Под карандашом Верещагина вырисовывались силуэты береговых гор, окружавших Порт-Артур. На две-три минуты он закрыл альбом, задумался, глядя на море и на вершины гор, освещенных солнцем. Возможно, в эти короткие минуты художник размышлял о будущей картине или, сочувствуя флотоводцу Макарову, думал о том, как нелегко будет вести борьбу с хорошо подготовленными и превосходящими силами японского флота. Возможно, что печальная задумчивость художника была вызвана мыслями о близких. Ведь только вчера он получил от жены письмо:
«Милый Вася, ради бога, держись подальше от этого Порт-Артура, береги свою жизнь, помни о детях».
Вдруг раздался оглушительный, страшной силы взрыв. Флагманский корабль накренился. Верещагин выронил из рук альбом с зарисовками и повернулся к Макарову. В этот момент последовал второй взрыв. Пятьдесят торпед, взорвавшихся в минном погребе, разломили броненосец пополам. Поднялось, мешаясь с желтовато-черными клубами дыма, огромное облако пара… Через минуту обломки корабля исчезли под волнами…
Замешательство охватило суда. Командование эскадрой принял на себя контр-адмирал Ухтомский, о чем он немедленно сигналом известил все корабли. Но ни Ухтомский, никто другой в то время не мог заменить талантливого боевого адмирала Макарова.
Потеря была невозместимой. Вместе с обломками броненосца исчезли под водой два великих русских деятеля — Верещагин и Макаров. Обнаружили только всплывшее пальто адмирала с двумя орлами на погонах и с лентой Георгия в петлице. Один из военных корреспондентов, участвовавший в спасении погибавших, отметил в своей записной книжке: «Адмиральское пальто бережно развесили на поручнях крейсера «Гайдамак». Матросы стояли поодаль на палубе и сосредоточенно, угрюмо смотрели на знакомое пальто, с которого стекала вода. Из группы матросов отделился старый бородатый боцман, весь в нашивках за сверхсрочную службу. Он подошел к пальто, поцеловал его… и, махнув рукой, заплакал и отошел…»
В то печальное утро в Порт-Артур на имя Верещагина поступило письмо. Шестнадцать дней шло оно из Москвы. Писали его дети:
«Милый папа, нового у нас ничего нет. Мы занимаемся по-прежнему. Из физики прошли свойства воды и других жидкостей и состав воздуха. Из географии — горы и реки. Из грамматики — до глаголов, а из арифметики — задачи. Мама хворает, все простуживается. Напиши о себе, где ты теперь и сколько у нас войска. Прощай, целую тебя крепко, твой сын Вася Верещагин».
А дочурка вложила в тот же конверт от себя записочку:
«Попочка-попугай здоров. Новую клетку нам еще не прислали. Напиши, папа, где ты и видел ли японцев».
Солдат-денщик, вологодский земляк Верещагина, находившийся во время катастрофы в вагоне, прочитал эти письма и, покачав бритой головой, горестно сказал:
— Эх, ребятки, ребятки… Не видать вам больше своего отца… А мне, наверно, не видать такого доброго человека! Худого-то слова я от него не слыхивал. И зачем было ему идти в море!..
Весть о гибели Макарова и Верещагина разнеслась по всему свету. Броненосец «Петропавловск», как было потом установлено, подорвался на японской мине. Свыше шестисот матросов и офицеров штаба Тихоокеанской эскадры погибло в момент взрыва. За гибелью «Петропавловска», злорадствуя, наблюдали со своих судов японцы. Они знали, что на флагманском корабле должен находиться штаб во главе с Макаровым — боевым адмиралом. Не случайно один из японских командиров, Нирутаки, отмечал в своем дневнике:
«Как переменилось положение вещей с тех пор, как Макаров принял командование… Дать генеральное сражение непременно, как бы мы при этом ни рисковали, иначе русские со дня на день будут становиться всё решительнее, опытнее и опаснее…»
И тот же Нирутаки, наблюдавший с корабля «Акацуки» за катастрофой русского флагмана, продолжил свою запись:
«Был бы лишь убит адмирал Макаров, это для нас главное…»