Верещагин долго смотрел на эти чудеса искусства, мысленно уносился в далекое прошлое когда-то могучей державы и представил в своем воображении двух до зубов вооруженных богатырей-монголов, охраняющих двери к жилищу своего вождя. Так зарождалась картина, готовая тотчас же, без эскиза, появиться на полотне…
При выходе из мавзолея Верещагин и проводник были окружены толпой узбеков. Многие из них угрожающе кричали, издавая непонятные, сливающиеся в общий гвалт звуки. Некоторые готовы были наброситься на проводника-переводчика, но тот нахмурился, сказал несколько сердитых слов — и узбеки рассыпались в разные стороны. К вечеру, перед солнечным закатом, Верещагину оставалось посмотреть огромную мечеть Биби-ханум, полуразрушенную временем и землетрясениями. Это было одно из самых великолепных зданий. Верещагин стоял перед ним, рассматривая с близкого расстояния отдельные части фасада, фрагменты портала, украшенные майоликовыми орнаментами из голубых и белых цветочных стеблей. Он осмотрел огромную арку, поддерживаемую двумя минаретами, и спросил переводчика — когда и кем построена мечеть Биби-ханум.
— Это священное здание, — сказал узбек, — было заложено великим Тимуром в память захвата его войсками столицы Северной Индии — города Дели. Закончено оно было, когда Тимур ушел в поход на Китай. В книге побед Шераф-эд-Дина сказано об этой мечети, что купол ее был бы единственным, если бы небо не явилось его повторением.
— Да, умели люди строить, умели и метким словом похвалить созданные их руками памятники, — сказал Верещагин и, поблагодарив узбека, подал ему серебряный рубль.
Так шли день за днем. Невзирая на тревожное настроение в городе, Верещагин без опаски, свободно ходил по узким улицам, по раскаленным горячим солнцем площадям, заглядывал в квартальные мечети, заходил в жилые дома узбеков. Даже в простых, незаметных строениях горожан-обывателей он видел живописную отделку стен, потолков, роспись и резьбу работы искусных мастеров. В нишах на полках хороши были красочные, разнообразной чеканки медные блюда, кувшины, пиалы и чайники, а на стенах — художественно вышитые ковры. Верещагин увлекся рисованием этюдов. Дело двигалось быстро и успешно. Но в эти дни ему помешали серьезные события. В Самарканде вспыхнуло восстание. Мятежники рассчитывали на поддержку эмира Бухарского. Рассчитывали и на то, что Кауфман, углубившись со своим войском до границ Афганистана, не сумеет своевременно прийти на помощь малочисленному гарнизону русских, оставленному в Самарканде… За крепостной стеной, в сакле, Верещагин сидел в одной нательной рубахе с расстегнутым воротом и пил чай, подаваемый денщиком-казаком. В это время на улице раздался шум, послышались свист и крики нападающих на крепость бухарцев.
Когда Верещагин выбежал на улицу, там уже слышалась перестрелка, а дикие крики наседавших бухарцев заглушали русское «ура». На узких улицах, в брешах старой крепости лежали убитые, отползали под прикрытие раненые, валялись брошенные ружья, пики и кривые ятаганы. Весь гарнизон русских солдат немедленно оказал сопротивление. Встали в строй даже раненые, находившиеся в лазарете. Силы противника превышали в десять раз число оборонявшихся. Опасность была велика и очевидна. Верещагин, увидев столь неожиданное зрелище схватки, сначала испуганно прижался к стене, но прошла минута растерянности, он поднял чью-то брошенную берданку и вместе с другими стал отстреливаться. Так художник, вопреки своему желанию, сложившимися чрезвычайными обстоятельствами был вынужден участвовать в обороне. Оборонялись дни и ночи восемь суток подряд. Были такие моменты, когда Верещагин заменял выбывших из строя офицеров, принимал команду, водил солдат в контратаку. Солдаты дивились храбрости художника, полюбили его и прозвали «господин Выручагин» за то, что в минуты крайней опасности он выручал их. И когда наступало короткое напряженное затишье, Верещагин, задумываясь над тем, что произошло, вспоминал батальные картины известных художников и не находил в них ничего общего с настоящей войной. «В войне лишь десять процентов победы, а остальное — страшные увечья, голод, жестокости, отчаяние, смерть…» — так отмечал он в своей записной книжке.
«Нет, война — это не просто одним махом семерых убивахом», — думал он, глядя на смертельно раненного русского солдата, успевшего выкрикнуть последние слова: «Ой, братцы, убили, ой, смерть моя пришла!» Этому солдату нечем было помочь. Он покружился на месте и упал замертво, откинув ружье.