Дальше Стасов сообщал Василию Васильевичу о том, как лучшие художники — Крамской, Якоби, Шишкин, Ге, Мясоедов и многие другие — напечатали протест против клеветы Тютрюмова. Из Мюнхена, от общества немецких художников также получен официальный протест, разоблачающий и опровергающий клевету Тютрюмова. «Восстановление Вашей художественной чести, — писал Стасов, — произошло и в России и за границей таким блестящим и великолепным образом, что навряд ли Вы захотите притягивать эту гадину, эту ничтожную вошь, Тютрюмова, в суд за клевету…»
Письма Владимира Стасова с приложением газетных вырезок успокоили Верещагина.
— Как хорошо, что у нас есть Стасов! Это же Белинский в искусстве! — восклицал Верещагин. — Лиза, ты обязательно почитай томик Белинского. Вот я читал его в эти дни и нахожу очень много общего у неистового Виссариона с моим лучшим другом. У того и другого русский широкий размах мысли: один был бунтовщик в литературе, другой — бунтовщик в искусстве. Наш Некрасов о Белинском сказал: «…Мыслью новой, стремленьем к истине суровой горячий труд его дышал». Эти слова могут быть отнесены и к Владимиру Васильевичу…
Чтение писем и газетных вырезок происходило на одном из привалов, устроенных Верещагиным в пути, в бамбуковой роще.
Его проводники после тяжелых переходов лежали в тени, утоляя жажду апельсинами.
Елизавета Кондратьевна готовила на костре обед из двух фазанов, подстреленных мужем. Она о чем-то задумалась и молча подкладывала хворост в костер.
— Голубушка, ты отчего такая невеселая? Отчего бы тебе не порадоваться торжеству стасовской правды?
— Я рада за тебя, за Стасова и вообще за искусство, — ответила Елизавета Кондратьевна. — Но я задумалась над тем, что моя роль, как твоей спутницы, слишком ничтожна. Я не собираюсь ничем мир удивить, однако что-то полезное я должна делать! Готовить куриный бульон? Для этого не обязательно путешествовать по Индии. Не начать ли мне писать дневник?..
— Что ж, попробуй, записывай все свои наблюдения. Авось пригодится для потомства. Вот и будет полезное дело.
С этого дня Елизавета Кондратьевна занялась писанием дневника. Продолжалось путешествие с постоянной сменой впечатлений. Скучать было некогда. Работа, трудности дальних переходов и переправ заполняли время. Там, где невозможно было пробраться в горы на лошадях, Василий Васильевич нанимал носильщиков. И снова — рискованные переходы по ущельям, через быстрые ручьи и реки, по скользким ледяным тропинкам, по глубоким ослепительным снегам, какие бывают только в горах Индии на высоте пятнадцати тысяч футов.
Английские чиновники не советовали Верещагину подниматься на высоты, считавшиеся недоступными:
— Мистер Верещагин, куда вы идете? Зачем такой риск? Тридцать лет тому назад на Джонгли поднимался британский ученый Гукер. Снежные заносы и обвалы грозили ему гибелью на каждом шагу. Но он сумел преодолеть трудности. Его гербарный материал, собранный в Гималаях, хранится в Англии, После Гукера никто не отважился подняться туда.
— Я поднимусь! — настаивал на своем Верещагин. — И доказательством тому будут мои этюды.
— Тогда оставьте у подножья гор вашу спутницу, не подвергайте ее опасности.
— Едва ли она останется. Елизавета Кондратьевна переносит трудности легче, нежели я.
Однажды супруги Верещагины оказались вдвоем на высоте около пятнадцати тысяч футов. Носильщики отстали от них и, заблудившись, пропали. В одиночестве провели Верещагины у костра морозную ночь. Настал день, носильщики с вещами и продуктами не появлялись. Было отчего впасть в уныние. Но, немного отдохнув, Верещагин раскрыл ящик с красками и стал писать этюды снежных гор. Елизавета Кондратьевна наблюдала со стороны и думала о вдохновенной одержимости мужа. Сжавшись от холода, она записывала в дневник:
«…В. В. и я с ним поднялись на Джонгли. Наши слуги-носильщики отстали, затерялись, видимо ищут нас. Следы наши замело снегом. Положение, хуже которого быть не может. А мой В. В. занялся этюдами. Странный здесь климат: солнце палит голову, а на груди от дыхания образуются ледяшки. В. В. едва держит кисть и палитру: пальцы скрючиваются от холода. Лицо у него распухло, вместо глаз — узкие щелочки. Голова еле поворачивается. Скорей бы кончал занятия: пока есть остатки сил, надо уходить отсюда, уходить…»