— Без вмешательства России не обойдется. Если бы в России на престоле сидел не трус и не тряпка, можно было бы уже давно двинуть наши войска на Балканы, — сказал Крамской. — По-моему, давно назрела пора выступить в защиту славянских народов.
— Я брошу все — и индийские этюды, и дачу с мастерской, все к черту! Поеду на Балканы. Есть тут добрый малый и недурной художник — Юрий Яковлевич Леман, попрошу его сберечь мои пожитки и присмотреть за постройкой. А на случай смерти моей оставлю ему же распоряжение. Лизу отправлю в Мюнхен к родителям.
— Вот тебе и на! — рассмеялся Крамской. — Еще ни коня, ни воза, а он уже о смерти заговорил.
— И братьям напишу, чтобы не отсиживались от войны, как только начнется — пусть едут на передовую линию. А вы как, Иван Николаевич? Поедете на Балканы?..
— Баталии писать — не моего разумения дело. Вояка я тоже не ахти какой…
— Ну, что ж, понимаю. Не всем воевать… Пишите портреты разных знаменитостей, да не теряйте связь с матушкой Русью, и всё это вам на том свете зачтется при вступлении в райское лоно.
— Злой шутник! — усмехнулся Крамской. — Бывает, пишу и ради заработка. Ох, уж мне эти портреты… Но довольно об этом. Показали бы вы лучше вашу мастерскую, что написали за последнее время?
— И не спрашивайте. Не скажу «гоп», пока не перепрыгну. Ничегошеньки никому пока не покажу. Если хотите взглянуть на мое будущее жилье и мастерскую в Мезон-Лаффитте, приезжайте. Индийские же мои работы пока не закончены, смотреть их рано.
Крамской охотно согласился съездить в Мезон-Лаффитт. Верещагин по пути рассказал, что подрядчики и архитектор взяли с него денег вдвое больше условленного. Не выручи Третьяков, вся затея с мастерской могла бы провалиться. Постройка подходила к концу. Кровельщики гремели на крыше листовым железом, столяры и стекольщики вставляли рамы. Пахло краской и свежей древесной стружкой. Домик в русском стиле понравился Крамскому. А еще больше восхитили его два больших, удобных помещения для мастерской. Одна из комнат была светлой, просторной, оборудованной для работы зимой; другая, построенная отдельно, — для работы весной, летом и осенью — представляла собою круглый зал, который можно было повернуть по рельсам вокруг своей оси окнами на солнечную сторону.
— Ну, батенька, хорошие мастерские помог вам Третьяков построить…
— Я у него в долгу не останусь.
— Мне бы, Василий Васильевич, и в голову не пришло строить специальную летнюю вращающуюся мастерскую. И для работы хорошо, и для здоровья полезно! Ну и хитрец!..
— Никакой хитрости, Иван Николаевич. Принцип самый простой, заимствован у… ветряной мельницы. Мельницу поворачивают крыльями к ветру, а меня с мастерской и всеми приспособлениями — к солнцу, как подсолнух.
— Вот оно, наше русское практическое чудачество: просто и полезно! — продолжал восторгаться Крамской.
— Как хотите, Иван Николаевич, работать надо. Время дороже всяких денег, приходится соображать.
— Предвижу, заранее предвижу, вы еще многих из нас удивите, многих порадуете. Условия для работы прекрасные.
— Да, но вот отвлекут Балканы… Бывать мне там… — Возможно, недолго?
— Не знаю. Обстоятельства покажут.
— Эх, обстоятельства, обстоятельства! — вздохнул Крамской и, пощипав реденькую куцую бородку, сказал: — Сложные, между прочим, обстоятельства: народ жалеет болгар, сочувствует им, готов ринуться в бой против этих безжалостных башибузуков, полтысячи лет угнетающих балканские народы, а правительство медлит, что-то раздумывает…
— Стремления русских людей, наши стремления понятны, Иван Николаевич, — это освободить болгар и побить по заслугам турок. Но я подозреваю, что царь и его близкое окружение заинтересованы использовать порыв народного гнева в своих корыстных целях.
— Время назрело! — покашливая, проговорил Крамской и, обойдя зал мастерской, сел в плетеное камышовое кресло, закурил: — Назрело, Василий Васильевич. Из Петербурга и Москвы пишут, там проходят студенческие сходки, выступают ученые, ратуют за освобождение болгар, а его величество не мычит и не телится. Странная позиция долготерпеливого выжидания!
Из Мезон-Лаффитта Крамской и Верещагин проехали на Елисейские поля. В одном из шумных ресторанов выпили по бокалу шампанского за свободу и независимость братьев-славян и дружески расстались. В скором времени одна из мастерских была приведена в полный порядок, и тогда Верещагин, переехав из нанятой мастерской в собственную, принялся с удвоенной энергией за работу. Закончив картину «Гималайские вершины», он приступил к работе над большой картиной «Принц Уэльский в Индии»… Между тем на Балканах развивались события. В Болгарии вспыхнуло национально-освободительное восстание. Тысячи тружеников вооружились кто чем мог: саблями, пиками, охотничьими ружьями и даже самодельными деревянными пушками — и пошли на смертный бой с извечным, заклятым врагом. Неравные схватки происходили во многих селениях Пловдивского и других округов. Повстанцы не имели ни военной подготовки, ни современного оружия. С самого начала они ограничили свои действия обороной и потому скоро подверглись жесточайшему разгрому. В одном только селе Батака было казнено и замучено турками пять тысяч болгар.