— Ну, вот и конец войны, Василий Васильевич. Ты встанешь за мольберт, а мне что делать? По свадьбам ходить почетным гостем вроде бы и рановато. Без войны мне не житье. Скука!.. А что будет, Василий Васильевич, если социалисты победят всюду? Будут ли нужны тогда генералы?..
Верещагин усмехнулся, ответил:
— Во-первых, трудно ожидать, чтобы скоро и всюду они победили; а во-вторых, если всюду победит социализм, то генералам тогда делать будет нечего.
— Мне такой социализм не нужен… А художники, Василий Васильевич, будут нужны социалистам или нет?
— Сам сомневаюсь, Михаил Дмитриевич, кто знает, как будет настроено общество! Ломка будет — это вне сомнения, но когда после ломки начнется созидание, и какое — трудно заранее сказать.
— А лидеры что говорят по этому поводу?
— Смотря, Михаил Дмитриевич, какие лидеры. Они тоже всякие бывают. Из французов назову Прудона. Наш Герцен называл Прудона диалектиком социальных вопросов, одним из самых выдающихся вольнодумцев, не признающим никаких общепринятых кумиров. И вот этот Прудон, касаясь вопросов искусства в общепринятом его значении, пишет, что он отдал бы Луврский музей, Тюильрийский дворец, собор Парижской богоматери и Вандомскую колонну — только за то, чтобы каждый мог иметь маленький домик на клочке земли, воду, тень, зелень и спокойствие, да еще несколько баранов… Такой идеал, возможно, и совпадает с желаниями деревенской бедноты и городских низов, — добавил от себя Верещагин, — но я лично не разделяю его мнения. Нужен кров, нужна пища и одежда постоянно и каждому, это верно. А искусство необходимо всем и вечно. Да оно и останется! Будут разрушаться троны, дворцы, будет яростно, засучив рукава, «работать» палач, вместе с коронами полетят головы, но искусство — дело рук народа — будет жить вечно. Его все-таки не умертвят…
— Почему вы так думаете? — спросил Скобелев.
— Исторические примеры тому порукой…
— А именно?
— Какие социальные встряски происходили, какие свергатели и завоеватели чередовались, а искусство Греции и Рима пережило их, осталось… Да возьмем недавний пример, — напомнил Василий Васильевич. — Конвент после революции 1789 года сразу же национализировал все произведения искусства, представляющие исторический и художественный интерес, и был издан закон: заковывать в кандалы на десять лет всякого, кто осмелится разрушать национальные памятники искусства.
— Ну, Василий Васильевич, вам тогда беспокоиться нечего. Вы будете жить и после своей смерти, — сказал Скобелев. — Итак, дорогой друг, — до встречи там, где наши пути сойдутся…
Они расстались, крепко обняв друг друга. Скобелев еще некоторое время оставался на Балканах, Верещагин поехал во Францию. Ехал он по дорогам, где недавно проходили бои, и горячий след войны всюду еще был заметен. Чтобы закрепить в памяти свои наблюдения, художник часто останавливался на местах, где лилась кровь за освобождение Болгарии, и делал дополнительные зарисовки. Там же, по дорогам войны, собирал он брошенное турецкое оружие, обмундирование и другие предметы, которые, как и многочисленные наброски в альбомах, могли ему пригодиться в дальнейшей работе. Приближалась быстрая и теплая болгарская весна. Снег растаял: с гор в долины шумно прорывались ручьи. Болгарские землеробы обсаживали деревьями могилы отважных русских солдат и храбрых своих дружинников. В деревнях готовились к посеву.
Верещагин поднялся на гору, которая солдатами была названа «Закусочной». Отсюда царь с братом-главнокомандующим и свитой следили за ходом третьего неудачного штурма Плевны. Тут валялись пробки и осколки бутылок из-под шампанского, торчали среди прошлогодней травы ржавые жестяные банки и разбитые ящики. Отсюда, с этой сопки, виднелись перевалы Шипкинских высот, где не слышалось ни выстрелов, ни скрипа повозок, нагруженных ранеными и обмороженными солдатами. Было здесь просторно и тихо.
Картины и выставки
По пути с Балкан в Париж Василий Васильевич заехал в Мюнхен за ожидавшей его Елизаветой Кондратьевной и, не задерживаясь в гостях у родственников, поспешил в Париж — на дачу, в мастерскую. Началась снова трудовая, творческая жизнь художника. Работа над индийскими картинами была временно отложена. О своем приезде в Париж Верещагин тотчас же известил Стасова и вскоре получил от него дружеский ответ. Письмо пришло, когда Василий Васильевич, разложив все свои этюды, заканчивал одну из первых картин нового цикла — «Побежденные» (под другим названием — «Панихида по убитым»). Прислуга, русская девушка, вручая письмо, заметила слезы на глазах художника.