Василий Васильевич в то лето несколько раз ездил из Парижа в Лондон, где ему наговорили много любезностей, напомнили, что его первая заграничная выставка была именно у англичан, в залах Хрустального дворца, что в Англии вообще не забыли и не забудут замечательных туркестанских картин, каких еще не видывал и не знал лондонский свет, что художник тем более может рассчитывать на успех своей новой выставки, поскольку в нем, как необыкновенном художнике, есть качества, не присущие другим живописцам: богатырская удаль и хватка, отважность героя-солдата, предприимчивость и деловитость любознательного путешественника и, ко всему этому, — правдивое и высокое мастерство художника. Верещагина не трогали лестные суждения, но он помнил, что множество зрителей в Лондоне шесть лет тому назад действительно восхищалось его первыми работами и английская печать щедро осыпала его похвальными отзывами. Он согласился выставить свои картины в Кенсингтонском музее Лондона. Для второй лондонской выставки у него было сто семьдесят индийских картин и этюдов и восемь балканских картин.
В те дни в Лондоне находился русский изобретатель — Павел Николаевич Яблочков. Он был на пять лет моложе Верещагина, увлекался физикой и совершенствовал «русский свет» (или «свечу Яблочкова» — как тогда было принято называть его изобретение). «Русский свет» Яблочкова уже проник во многие страны и освещал главные улицы крупнейших городов. Узнав о пребывании Яблочкова в Англии и о том, что он намерен демонстрировать в узком кругу физиков свое новое, более усовершенствованное электротехническое изобретение, Верещагин тотчас написал ему:
«Милостивейший государь! Я хотел бы осветить Вашим светом галерею моих картин в Лондоне, помещающуюся в одном из зданий Кенсингтонского музея. Я уверен, что свет будет хорош, важно только, чтобы он и приспособления его стоили мне возможно дешево. Для Вас, я думаю, этот опыт будет не безвыгоден в том смысле, что послужит наилучшею рекламою, ибо самая моя большая картина представляет принца Уэльского во главе громадной процессии слонов в Индии, и мы притащим на открытие Вашего света как принца с его семейством, так и весь «царствующий дом», а также знатных людей Лондона.
Будьте так любезны, назначьте время, когда я могу с Вами переговорить об этом, и примите уверение в моем уважении.
Мезон-Лаффитт. Авеню Клебер, 48.
Верещагин и Яблочков встретились в Лондоне и договорились. Пока переправляли из Парижа картины, Яблочков установил во дворе музея необходимые приспособления и осветил галерею «русским светом», который можно было регулировать посредством электрического тока. Верещагин остался весьма доволен, не менее доволен был и Яблочков. Но, как ни странно, усовершенствованный свет Яблочкова оставался во время выставки почти незамеченным. В Англии уже было известно, что на смену этому изобретению идет новое изобретение другого русского физика — Александра Николаевича Лодыгина, получившего за лампочку накаливания Ломоносовскую премию. Но Яблочков не был в унынии от успеха Лодыгина, видел в нем продолжателя своего дела. В разговорах с Верещагиным Павел Николаевич не раз подчеркивал, что зажженный им свет ярко вспыхнет тогда, когда Лодыгин усовершенствует свою лампочку. Этот здравый взгляд пионера электротехники вскоре подтвердился практикой жизни и наукой, быстро шагнувшей вперед…
Выставка картин Верещагина в Лондоне имела огромный успех.
С наибольшим интересом и вниманием посетители отнеслись к верещагинским картинам индийского цикла. В этих картинах англичане примечали любопытные этнографические подробности, схваченные русским художником в колониальной стране. Как только открылась выставка, Верещагин немедленно расстался с Лондоном, вернулся в Мезон-Лаффитт и снова затворнически начал работать в своей мастерской. В то время, когда англичане восхищались его индийскими работами, среди которых еще не было картины «Английская казнь в Индии», и высказывали противоречивые мнения по поводу произведений на тему русско-турецкой войны, Верещагин завершал новые балканские картины, готовясь к Парижской выставке.
Стасов и Тургенев, один — в России, другой — во Франции, старались всячески поддержать Верещагина. Стасов не был на Лондонской выставке, но тщательно, как и всегда, следил за английскими газетами и обобщал для русской печати восторженные и отрицательные отзывы. Сам Верещагин избегал репортеров и обозревателей художественных выставок. Он даже не пустил к себе в мастерскую царского наследника — будущего императора Александра Третьего, пожелавшего посмотреть его балканские картины. Он не пошел на прием к президенту Академии художеств, князю Владимиру Александровичу, находившемуся в те дни в Париже… «Занят делом, не имею времени разговаривать с высокопоставленными особами, праздно шатающимися по заграницам», — отвечал он не без дерзости приходившим к нему адъютантам этих особ.