– Не извольте так думать, ваше сиятельство, построим! Скоро построим. Дело за деньгами. Правда, очень много надо денег: расчеты за работу, оплата подрядов. Лекарь Мартын Зегер с ног сбился, ухаживая за больными людьми. Надо для рабочих лекарню построить. Обязательно. Болезни и смертность не должны быть бичом нашего дела. Нужно в скором времени контракты заключать с ваятелями и живописцами… Только за ломку и снос дома купца Еропкина мы обязаны уплатить сто тысяч рублей!.. Вся надежда на усилия вашего сиятельства.
– Будем действовать, Андре. Беспокойство твое понимаю и разделяю. Предпримем. – Строганов побарабанил тонкими костлявыми пальцами по малахитовой столешнице и проговорил, насупя седые брови: – Ладно, Андре, не грусти, будем действовать. Да вот еще что: побывай, Андре, в Пудости на каменоломне, узнай, отчего там рабочие ропщут. И если за подрядчиком Копыловым заметишь подлость – гони его в шею. При острой надобности можно его и под суд отдать, не ждать же ему второго пришествия и страшного суда. Пусть теперь, пока жив, ответит…
Воронихин хотел было уходить, но, вспомнив о деле, связанном с добычей строительного камня, пожаловался Строганову на цесаревича и великого князя Константина Павловича, который через свою канцелярию предъявил счет на шестьдесят две тысячи рублей за камень, добытый для собора на его великокняжеской даче в Сиворице.
– Удивляюсь! Есть ли у Константина крест на шее? – изумился граф. – Однако ничего поделать не могу: нам нужен камень, а Константину деньги. Не будем ссориться. Ступай с богом, Андре, работай с надеждой и любовью.
Мало успокоенный Воронихин вышел из Строгановского дворца на Невский проспект и по тротуару, вымощенному каменными плитами, направился на площадь, занятую строительством.
Здесь его глазам неожиданно представилась такая картина: за грудами камней и бочек с известью столпилось человек триста рабочих. Было слышно, как кто-то роптал и ругался, кто-то со стоном говорил:
– Упокой господи душу раба твоего!
– Господи, не знал, не ведал человек, где его смертынька застигнет…
Рабочие увидели Воронихина.
– Барин! Что же это будет? Подавай расчет, не станем работать: Чусова задавило…
Воронихин протолкался сквозь толпу.
– Что тут случилось?
– Да вот, ваша светлость, с лесов камень сверзился прямо на Чусова – и охнуть не успел.
– Женатый был, дома на вологодчине, в Лахмокурье, сказывал, жена есть и двое ребятенков. Вот несчастье-то!..
– Какой это Чусов? Не тот ли, что колеса с шестернями приспособил к водоотливным винтам?
– Он, барин, он. Тот самый. Башковитый был, смышленый. Эх, горюшко!..
Воронихин молча перекрестился, мельком взглянул на мертвеца, прикрытого рогожей. Из-под рогожи торчали стоптанные сапоги, у изголовья горела тоненькая свечка, рядом с нею пламенела лужица застывшей крови.
– Уберите блюдо с мертвеца, – сказал Воронихин, ни к кому не обращаясь, – не собирайте ваших грошей. Похороним за казенный счет…
С краю в толпе мужиков стоял опечаленный подрядчик – каменотес Самсон Суханов. Выше всех ростом почти на целую голову, широкий в плечах, с рыжей бородой и могучими руками, скрещенными на груди, он производил впечатление настоящего русского богатыря и вожака этой пестрой, уставшей на тяжелой работе толпы. Воронихин подошел к нему и сказал тихо:
– Самсон Ксенофонтович, тебе поручаю похоронить земляка. На могильной плите высечь его имя и крест… Священнику скажи, чтоб хоронил со звоном. На славном деле смерть его сразила. Мир праху честного работника-строителя. Пусть сыра земля будет ему пухом… А после похорон зайди в контору, как-либо поможем семье погибшего. С народом же и сам потолкуй душевно, чтобы и разговоров не было об уходе со строительства. Пусть поймут, какое создание строится великое, уходить с работы нельзя…
В ответ архитектору Суханов поклонился и промолвил:
– Все исполню, Андрей Никифорович, ни одна душа не покинет работы без вашего соизволения. Беглых от Казанского собора не будет… Расходись, братцы-товарищи, по своим местам!.. Дело не терпит, работа вас ждет. Да поосторожней с тяжестями, с оглядкой поднимайте и бережением.
Толпа разошлась. Приехали на дрогах два полицейских и увезли изуродованный труп Чусова.
Самсон Суханов проследовал за Воронихиным внутрь собора, сплошь застроенного клетками лесов. На месте будущего купола в широкое круглое отверстие падал мелкий осенний дождь. Каменотесы и шлифовальщики принялись за работу. И сам Суханов, подрядчик и искусный мастер каменных дел, приступил к отделке большой мраморной глыбы, предназначенной для царского места перед алтарем…
О Самсоне Суханове следует рассказать подробнее. Имя его как талантливого строителя-каменотеса и ваятеля гремело в Петербурге в начале девятнадцатого века. Он был правой рукой, одним из главных помощников Воронихина на стройках Казанского собора, а затем Горного кадетского корпуса на Васильевском острове. Прежде чем стать помощником Воронихина, искусным мастером-каменотесом и ваятелем по отделке мрамором достопримечательных зданий, Самсон Суханов прошел нелегкий путь.
Он родился на шесть лет позднее Воронихина в бывшей строгановской вотчине, неподалеку от Соли-Вычегодской, вблизи городка Красноборска. Отец его был пастух, мать нищенка-побирушка. Зиму кусочки собирала, «христарадничала», чтобы прокормить милостынями семью. Летом она батрачила. И будучи батрачкой, в страдную пору на сенокосе родила сына и в честь сказочного ветхозаветного богатыря назвала Самсоном. На ржаных милостынях и хлебном квасе рос Самсон. Едва ему исполнилось восемь лет, как мать повесила на него холщовый кошель и велела ходить по окрестным деревням собирать подаяние. Упрям и настойчив с малых лет был Самсон. Придет под окна, стукнет палкой по стене. И ни слова! Никто не слышал его голоса, не прибегал он к плаксивым упрашиваниям, ни разу даже имя христово не упомянул маленький нищий. Проку было немного, но сыт все же был. Потом Самсон стал догадливее. Сочинял песенки-прибаутки и, подобно старикам-каликам перехожим и скоморохам, ходил по деревням и пропевал свои немудреные вирши под окнами. Тогда люди дивились, зазывали его к себе в избы, отрезали кусок хлеба во весь каравай и упрашивали:
– Спой, Самсонушко. И от кого ты так складно обучился?
– Сам придумал, ни от кого не обучился, – и, кашлянув, малыш задирал голову и до красноты в лице, до хрипоты в голосе надрывался…
Но скоро прошла эта песенная блажь. Скоро уразумел отрок Самсон, что на песнях далеко не уедешь. Надо было браться за труд. Девятилетний, он пошел в работники, на побегушки к хозяину. Готовый харч – хлеб, редька да луковица и «жалованье» двадцать пять копеек в год. Разумеется, родители были рады – лишний рот теперь не требует хлопот. Никто в чужих людях не жалел малыша-работничка. Спать ложился, когда взрослые ложились; вставал до солнышка, когда взрослые на работу поднимались. И не худел, а крепышом становился Самсон с каждым днем, с каждым месяцем. Труд ему был на пользу. Через два года другой хозяин переманил его к себе и стал платить целый рубль в год! Не малое дело – на четыре пуда ржи или на десять пудов соли!.. Четырнадцатилетний Самсон Суханов выглядел взрослым молодцом, красавцем-силачом.
О нем говорили:
– Смотрите, из нищих, а какой вымахал Добрыня, настоящий Самсон не по имени, а по всему корпусу…
Побогаче которые в утешение себе судачили:
– Славная подставка растет, да уж выросла. В солдаты, заместо наших ребят. Придется у родителей купить такого рекрута… в воинском присутствии любой начальник за Самсона спасибо скажет. А наши пусть дома сидят да отсиживаются…