Не прошло и года после воины со шведами, началась война с турками.
Снова Строганов в армии Платова и командует в первой линии шестью казачьими полками.
Разразилась Отечественная война 1812 года.
Павлу Строганову 38 лет.
В его распоряжении сводная дивизия из лучших полков – Павловского, Таврического, Петербургского, лейб-гренадерского и других, не раз отличившихся в боевых схватках. Его дивизия столкнулась с войсками Наполеона еще за Смоленском и отличилась под Бородином.
Вскоре Строганов стал командовать корпусом, и под городом Красным, действуя вместе с войсками генерала Милорадовича, его корпус разбил корпус маршала Нея…
Некоторое время Павел Строганов лечился и отдыхал среди родных в Петербурге. Но очень недолго. Захватив с собою восемнадцатилетнего сына Александра, он отправился в действующую армию преследовать противника.
23 февраля 1814 года почти у стен Парижа был убит его единственный любимец-сын. После этого несчастья Павел Строганов заболел, но и больной участвовал в сражениях и, казалось, был бы рад, если бы и его, потрясенного гибелью сына, постигла такая же участь…
Таков в кратких чертах служебный путь Павла Строганова, ученика Жильбера Ромма и друга юности Андрея Воронихина.
В эти суматошные годы Павлу Строганову редко и самое короткое время приходилось бывать в Петербурге. Участие в войнах, нахождение с дипломатической миссией в Англии и другие государственные дела отвлекали молодого графа, сенатора и генерала, от семьи.
Андрей Воронихин жил в то время безвыездно в Петербурге. Строительство Казанского собора, Горного корпуса, работы в императорских резиденциях – в Павловске, Петергофе и Стрельне – поглощали его время и силы.
В один из редких приездов Павла Строганова в Петербург им все же удалось встретиться однажды на строительстве в Павловске, и еще раз в летний тихий вечер на строгановской даче в собрании масонов.
Было это еще за несколько лет до наполеоновского нашествия.
Павел Строганов, невзирая на свои чины и звания, не пренебрегал встречами с простыми людьми, умел находить общий язык с ними и вызывать на откровенные высказывания. Да это и не было трудным делом: если русский мужик-строитель видел перед собой человека не заносчивого, чуткого, искренне желающего узнать что-либо о его трудовой и нелегкой жизни, он охотно – не без грубинки и хитринки – вступал в разговоры и выкладывал перед кем угодно свои сокровенные думы.
Однажды Павел Строганов переоделся в самую простецкую, невзрачную одежду и, поглядев на себя в зеркало, убедился, что он из генерала и графа обернулся в человека чиновного и притом невысокого ранга. В таком виде он вышел из Строгановского дворца и, затерявшись в толпе уличных пешеходов, прошел по Невскому проспекту до старой, тогда еще не сломанной церкви Казанской богоматери. За этой церковью, за высоким дощатым забором и был в своей основе от фундамента до купола возведен Казанский собор.
В послеобеденный час каменщики и штукатуры, плотники и других профессий рабочие люди отдыхали положенное им время: лежали в самых непринужденных позах, в каких застал их сон.
В летнюю пору, при короткой петербургской ночи, рабочий день строителей был слишком длинный, изнурительный, и после обеда сон одолевал всякого, стоило только прилечь, положив голову на булыжник или кирпич.
Грянул колокол. Не спеша, зевая и потягиваясь, люди поднимались с земли, стряхивали пыль с домотканой сермяжной одежонки, брались за инструменты и расходились по своим местам. Начинался после непродолжительной тишины стук и грохот, шум и лязганье, слышались выкрики штукатурщиков и кровельщиков, приступивших к делу на высоте, им одним доступной.
Надсмотрщики и десятники похаживали вокруг, сонливо поглядывали на подчиненных им артельщиков, и никто не обращал внимания на молодого переодетого графа, наследника того самого Строганова, который над всеми строителями собора и царь и бог.
– Где бы мне увидать зодчего Андрея Никифоровича? – спросил Павел Александрович одного из десятников, наблюдавшего за откачкой воды из подвалов собора.
– А бог его ведает, – ответил тот. – Он тут не каждый день бывает. У него хлопот много. А здесь дело налажено, идет и без архитектора. Вот разве Самсон Суханов про то знает.
Суханов следил за работой каменотесов – они выскабливали канеллюры – продольные ложбинки на коринфских колоннах, вытесанных из пудостского камня. Павел Строганов обратился к нему с тем же вопросом.
– Если Андрей Никифорович не в Павловске, – ответил Суханов, – то где-нибудь на Черной речке, на даче у вашего батюшки фармазонит!..
– Как батюшки! Какого батюшки? – изумился Павел Строганов и смутился под острым взглядом Самсона Суханова. Его инкогнито было раскрыто на первых шагах и хитрить уже не приходилось.
– Простите, ваше сиятельство, по обличию вижу, что вы сын графа Строганова. И одежка на вас сидит не складно, да и не к лицу она вам. И от Андрея Никифоровича я наслышан, что вы теперь в генералах и находитесь на отдыхе в столице. Все совпадает. Так что господина Воронихина, пожалуй, надобно искать в Павловске.
– А что значит «фармазонить»?
– Виноват, ваше сиятельство. Да разве вам не ведомо, что Андрей Никифорович, хоть и божий храм строит, а тайком от добрых людей к другой, фармазонской вере привержен. Да будто и батюшка ваш тоже, и многие другие из господ, побывавших в неметчине… Это же, ваше сиятельство, такая проклятущая вера, раз вступил, принял ее, то твоя душа будто под заклад дьяволу отдана. Ни взад, ни вперед – никуда не денешься. И высвободиться никак не можно. Бывало, любопытства ради, взял у Воронихина одну книжечку фармазонскую и запомнил такие слова:
Вот как они, ваше сиятельство, своих отступников изничтожают. Андрей-то Никифорович и рад бы от них прочь да дальше, но куда от них, проклятых денешься! И за тыщу верст будь от них, стрельнет в портрет – и был таков, скоропостижимая смерть – и душа к дьяволу… Да кому я говорю, вы лучше моего знаете. Одно только и радует, ваше сиятельство, хоть и фармазонит Андрей Никифорович, а своего-то бога не забывает. Молится, свечи ставит, на исповедях бывает… Может, хотите взглянуть, как у нас работка идет? Могу показать и без архитектора вас провести и порассказать. Я тут не последняя спица в колеснице. Мы с земляками немало дел наворочали.
Павел Строганов не спешил, потому охотно принял предложение подрядчика-каменотеса и вместе с ним обошел вокруг собора, зашел посмотреть, что делается внутри, поднимался на леса и долго там любовался, как рабочие-строители прилаживают к колоннам прочные из камня капители. Показал ему Самсон Суханов и «многолюдный» законченный барельеф над алтарной абсидой, работы скульптора Рашета, изобразившего «вход господень в Иерусалим», и барельеф Мартоса над восточным проездом колоннады. Под резцом искусного скульптора Ивана Петровича Мартоса серые пудостские камни и обыкновенная глина превращались в бессловесный, но картинный рассказ о том, как, согласно библейской легенде, Моисей добывает из камня воду для жаждущих в пустыне. Многие другие скульптурные работы, как и эти две, еще не были завершены, и Павел Строганов не особенно ими интересовался.
Потом по устойчивым бесконечным стремянкам они поднялись на купол собора. С тридцатисаженной высоты Павел Строганов с нескрываемым интересом смотрел во все стороны Петербурга.
Редко и недолго бывая в столице, он еще ни разу не видел город с такой высоты. Самсон Суханов отлично знал город и оказался полезным для графа собеседником.
– Как много воды и садовой зелени в Петербурге! – дивился Строганов, осматривая через крыши домов город и его уходящие на юг и север окрестности. – Хорошее место Петр выбрал. Жаль только, что ни Петр Великий, ни кто другой не в силах изменить здешнюю суровую, хмурую природу с ее сыростью и холодами Эх, кабы сюда киевский климат!..