– Другие времена, Самсон, другое направление мысли. Спор среди святителей закончился не в пользу Аввакума… В этом суть. Да и от западной иконописной живописи не отставать нам стало, – пояснил граф, с любопытством слушая Суханова и разглядывая его с таким вниманием, с каким он никогда не относился к самым знаменитым живописцам и ваятелям. – Скажи, Самсон, а как тебе нравится работа господина Евреинова по заказу Андре «Воскресение Христово», что помещена на дарохранительнице, сооруженной из моих уральских минералов уральскими мастерами?..
– Не имел чести видеть, ваше сиятельство.
– А был общий просмотр этой сокровищницы. Впрочем, ты во время просмотра был в отъезде. Я тебе покажу рисунок того же изображения, копированный в точности.
Граф достал из ящика стола папку рисунков дароносиц, подсвечников, лампад, сосудов и прочей церковной утвари, нашел эскиз Евреинова и подал Самсону. Тот взглянул на рисунок с изображением голого, взлетевшего из гроба Христа, усмехнулся и, положив перед графом рисунок, сказал:
– Слава богу, что дарохранительница стоит на престоле и, кроме духовных лиц, ее никто не видит. Одно скажу, ваше сиятельство, такого сытенького Иисуса можно, не греша, и на табакерке изобразить!..
– Вот так оценил! Прямо по-мужицки, – ничуть не обиделся граф и снова стал расспрашивать Самсона о Сольвычегодске.
Суханов был прост, не робок и откровенен:
– Однако жаль, ваше сиятельство, деревянные палаты ваших предков в Сольвычегодске, как вам ведомо, еще в девяносто восьмом году снесены до основания. А как по-богатырски крепки они были. Ох, и умели же наши деды, вологодские мужички, топоришком владеть!.. Двести тридцать годов палаты стояли!.. Лиственница такое дерево, что мореному дубу не уступит. Я помню те палаты и внутри бывал. И глазу было приятно, и уму понятно. Вот как строили!.. А кожаный возок, в котором при царе Грозном Строгановы в Москву ездили, тот целехонек стоит на паперти собора. Кожа ветхая стала, а полозья – хоть сейчас поезжай… И еще, ваше сиятельство, соборный поп какую-то кисть подвесил под паникадило и по той кисти погоду предсказывает. Ежели кисть влажная, будет дождь, ежели сухая – ведренным дням… и все за чудо принимают. Но это разве чудо?.. Пустяк! Чудо – это наш Казанский собор. Вот это чудо, ваше сиятельство. Говорят, сам генерал Кутузов приходил, смотрел и, не дожидаясь освящения, встал на колени и трижды перекрестился на собор прямо с Невского тротуара на глазах у публики. Да когда и строили, он заглядывал, любовался…
Так, переходя от одной мысли к другой, Самсон понемногу рассказывал графу то о Сольвычегодске, то высказывал свои впечатления по поводу построенного собора. Между тем Воронихин успел обойти галерею и возвратился в минералогический кабинет. Он подошел к концу беседы графа с простодушным, себе на уме, видавшем многое на своем веку каменотесом. Граф спросил напоследок Суханова еще о том, как живет народ у Соли-Вычегодской, на что жалуется.
– Как сказать, ваше сиятельство… русский народ терпелив. Ни на что не жалуется. А что плохо бывает, в том винят себя и волю божью… А если же в корень смотреть да поглазастее, то кое-что в жизни тамошних людей и приметить можно. Конечно, если бы не лесные порубки для Архангельских корабельных пристанищей да не рыболовство и звероловство, да если бы еще мужик к северу от Вологды и Устюга был крепостной, барский, тогда бы на той земле и жить нечем, хоть протягивай ноги, хоть, как медведь, лезь в берлогу и посасывай коготь-ноготь… Без привозного хлеба там не житье, без заработков на стороне – тоже. В деревнях зиму и лето только старый да малый живут, а годная мужицкая сила вся на отходе. Слава богу, что помещиков там нет, начиная от Устюга, Красноборска и до Пустозерска. А на монастырских да государевых скудных землях мужик себя вольготнее чувствует, а главное его продавать нельзя. Это очень умственно предусмотрено, ваше сиятельство. Для северного крестьянина надо дать облегчений всяких побольше. Иначе обезлюдеет Север Люди текут, кто на Урал в ваши новые вотчины, кто в Питер. А народ крепкий, лесной, выносливый. Мало ли таких образуются на новом месте и домой приезжают только за семьями…
– Интересно его послушать, Андре, – сказал граф, переводя усталый взгляд на Воронихина. Он поднялся и протянул Суханову руку. – Благодарю, Самсон, за беседу. А за медалью добро пожаловать в октябре…
Пролетели последние перед освящением собора дни.
Весь Невский проспект, весь Петербург в тот сентябрьский солнечный день выглядел празднично. Дворники, швейцары, вся полиция, пешая и конная, подчистились, приоделись – кто нарядно, кто парадно. Войска от Зимнего дворца до собора построились шпалерами по обе стороны переполненного народом проспекта. Оставался узкий проезд для царской семьи и свиты. Под легкий перезвон колоколов, словно бы притаившихся от посторонних глаз, под аттикой над правым проездом колоннады, царский кортеж подъехал к северным «флорентийским» вратам.
На пороге храма согбенный, но старавшийся держаться: бодро, граф Строганов на золотом подносе вручил Александру Первому ключи от собора. Царь принял их, поздравил графа и передал ключи стоявшему навытяжку адъютанту. Войдя в собор, царь прошел на свое место. С обеих сторон царского места, драпированного бархатом, как бы сползали мраморные массивные консоли, над головой царя бронзовый орел распростер крылья, а золотые буквы гласили: «Сердце царево в руце божией». Царь, идя на свое место, взглянул на пустующую кафедру, находившуюся с левой стороны перед алтарем. Здесь место для самого митрополита на случай произнесения проповеди. И тоже начертаны слова: «Прийдите послушайте, страху господню научу вас».
Царь успел прочесть ту и другую надписи, задумчивый, с бледным серьезным лицом сделав два-три шага по ступеням, встал на уготованное под двуглавым орлом место. Началась служба. Царь редко и лениво крестился, думая о первом кирпиче, положенном при закладке собора десять лет назад. Десять лет понадобилось, чтобы построить и украсить грандиозное здание. Четыре миллиона и двести тысяч рублей. Тысячи людей, простых и ученых, дешевых и дорого оплачиваемых, десять лет черпали из казны деньги. И вот, наконец, собор готов…
Мысли царя, несмотря на роскошь, на блестящее, гармоничное великолепие храма, беспокойно витали, не в состоянии остановиться на чем-то одном.
«…Страху господню научу вас… Сердце царево в руце божией…» – Слова эти навязчиво засели в мозгу, рождая у государя мрачные думы. Чувство «Страха господня» ему было давно уже не чуждо, и то, что сердце ненадежно бьется даже в царской груди, это тоже истина. Ведь и у задушенного отца, Павла Первого, и у злосчастного деда Петра Третьего, убитого в Ропше, сердца слишком малое, слишком короткое время находились в «руце божией»… Как знать, как предвидеть свою судьбу?.. И хотя с амвона торжественно разносились по всем трем нефам и ввысь, под самый купол, слова горластого протодиакона: