В конце лета, провожаемый матерью, Марфой Чероевой, и Гаврилой Юшковым, Андрей навсегда уезжал из села Ильинского.
До Дедюхинской пристани, что на Каме, они ехали на телеге. Большой короб, плетенный из ивовых прутьев, был наполнен сухарями на кормежку в пути, простецкой зимней одежкой, обуткой. И было там несколько писанных Андреем холстов, расчерченных бумаг и даже малых по размерам, но удачных по выполнению иконок. Пока не было готовых к отправке попутных барок, Андрей и его провожатые уселись на траву, на берег Камы, разостлали скатерть. Пироги-рыбники и бурак, берестяный туесок с огурцами, появились на скатерти. Закусывали как-то лениво, не аппетитно. Марфа то и дело концом головного платка утирала слезы. Гавриле хотелось философствовать, говорить что-то на прощание назидательное, такое, чтобы помнилось на всю жизнь. Андрей, как всегда, был немногословен, расчувствовался, глядя на мать, достал из короба самую лучшую, писанную им иконку с изображением во весь рост Андрея Первозванного и, подавая матери, сказал:
– Не тоскуй, матушка, выучусь. Можешь надеяться. Вот возьми от меня на память, а я тебя никогда не забуду…
Марфа приняла иконку, поцеловала ее и еще пуще расплакалась:
– Золотые рученьки у тебя, Андрейка. Спасибо Гавриле, выучил тебя, чего же еще надо, зачем же в Москву? Ну ладно, бог с тобой, пусть тебе будет много счастья…
Гаврила мельком взглянул на образок и сказал:
– Молодец. Самолучшую иконку для матери не пожалел. Возьми дарственную надпись позади образа учини.
– И то правда, – согласился Андрей. И, взяв иконку, положил лицевой стороной на колено. Подумал и, не торопясь, мелким разборчивым почерком написал:
Марфа прочла надпись и сквозь слезы усмехнулась:
– Выдумщик. Дай-ко я тебя поцелую…
Андрею наскучило ждать. Сколько раз он убегал от матери и Гаврилы на сугорье, и на осину лазал, высматривал, не идут ли по Каме ожидаемые баржи. И снова возвращался, садился на луговину, снова слушал материнские напутственные наставления:
– Случится из Москвы попутчик, не забудь, Андрейка, письмом меня утешить. Вся по тебе истоскуюсь, исплачусь… Вырос птенчик и вон из гнезда, полетел в края дальние… Ох, дай тебе Христос ума-разума. О постижении грамоты-учености молись, проси бессребреников Козьму и Демьяна, позаботятся перед богом… От винного зелия, запомни, Андрейка, мученику Вонифатию надо молиться, это и Гаврила тебе скажет. Верно ведь?..
– Верно, – подтвердил Гаврила Юшков. – Только сынок у тебя с умом, упиваться никогда не станет. Другое дело – блудная страсть, вот чего во младости остерегаться надлежит. От сего порока преподобный Мартемьян избавитель. Об изучении же иконного писания надо свечку ставить Иоанну Богослову. Давно примечено… – Наставительно добавил Гаврила.
Вытерев влажные глаза, Марфа недолго задумывалась над тем, что бы еще сказать такое на пользу сыну:
– Время женитьбы подоспеет, кто тебе совет даст, чадо мое, какую невесту выбрать…
– До этого долгонько ждать, – заметил Гаврила, – других забот у парня будет по горло. Да, дела столько, что знай, пошевеливайся.
– Нет, чует мое сердце, и до женитьбы и после не бывать Андрейке на родном Прикамье. Женись, коль черед настанет. Советуйся в этом со своим сердцем. Оно подскажет…
– Да ладно, мама, хоть чего не следует, того не говори. Буду жить, буду и понимать. А пока одна дума – учение!
– Правильная думка! – похвалил Гаврила. – Учись по книгам, учись у мастеров своего дела, да не избегай и народной, вековечной мудрости. Старики, они тоже кой-что знали, на своем побыте-опыте простую, но верную науку достигали.
Андрей молча слушал и пропускал мимо ушей своих поучения матери и Гаврилы. Все мысли его были устремлены в другую, еще неизведанную, заманчивую жизнь, начало которой приближалось.
Гаврила Юшков с сожалением расставался с Андреем и в то же время радовался, что лучший его ученик едет в надежное место, что счастье свое он получит в Москве, получит и не выпустит из рук.
– Ну, дитятко, и меня, старика, вспомни в добрый час, – проговорил Юшков, – думно мне, что лихом-то меня поминать незачем. Ну, было раз, не сдержался, отхлестал. Это и забыть не грешно…
– Только добром помяну, Гаврила. Сам знаешь, товарищи иногда посмеивались, дескать «Воронина» ворона на хвосте принесла, безродностью, безотцовством по глупости попрекали. Обидно было слышать. Не драться же стало супротив нахальных. Одно, Гаврила, немало меня радовало, что ты, учитель и воспитатель, заменял мне отца родного… Мама, ты не плачь. Вон, кажись, из-за поворота барки выплывают, пристанут здесь или нет?.. – Андрей поднялся с луговины и посмотрел из-под козырька фуражки. – Да барки – не то демидовские, не то чьи-то еще…
– Не пристанут, в лодке выедем, посадим, – успокоительно заметил Гаврила и тоже поднялся.
Он поглядел в сторону верховьев Камы. Барки целым караваном медленно тянулись одна за другой, блестя на солнце выскобленными сосновыми бортами. Пока караван не подошел к пристани, старый иконописец решил сказать Андрею, быть может не первый раз, то главное, что могло пригодиться Андрею в жизни:
– Желаю я тебе, Андрейка, сделать в жизни приметное. Через заметные труды и сам станешь замеченным свыше и заметным среди людей. А для сего учись, не щадя сил, коих у тебя на всю жизнь хватит. Зодчество без прочих тому способных наук не дается. Науки постигай. Что сам придумаешь, ищи повод отвергнуть, и еще и еще раз подумай, чтобы новые мысли были еще лучше и ценнее первых попавших. Размышляй – думать полезно. Душой и разумом чувствуй красоту и создавай творения, глаз радующие и на добрые деяния других позывающне. Береги свежесть ума и памяти. Избегай всяческого дурного. В жизни случаются невзгоды, будут затрещины и тебе, а ты обдумай, как пользу извлечь из неприятностей, как из беды победителем выйти. Будешь богат, – и это может случиться благодаря таланту и способности быстро пробиваться в люди, – так ты богатство используй для досуга, а досуг употреби на приобретение знаний, на развитие ума. Дурак тот и прощелыга последий, кто богатством не умеет пользоваться ради добрых дел, а тратит деньги на роскоши, на пьянство и прочие пагубные безделия…
Воронихин слушал последние наставления Гаврилы. Слова старого иконописца совпадали с его собственными думами о будущем. Он уезжал надолго, а быть может навсегда из этих Соликамских мест, уезжал переполненный надеждами и верой в свои силы.
Легкий ветерок пробежал по берегу реки, крутые, подобные снежным горам, облака пронеслись над Камой заслонили солнце. Река вздулась от встречного ветра, замедлила ход каравана.
– Пристанут, – уверенно проговорил Юшков и, взял на плечо плетеный короб с телеги, стал спускаться к приплеску реки. За ним налегке пошли плачущая Марфа и печальный, но счастливый ее сын Андрей.
…В жизни Воронихина это было первое продолжительное путешествие по Каме до Волги местами, похожими на Соликамские края, затем от Нижнего Новгорода по Оке до Москвы-реки, и все время на барках до самой древней столицы. Долог был путь, но с бурлаками-земляками скучать не приходилось. К тому же проезд на барках был бесплатный, если не считать того, что каждый день приходилось Андрею помогать водоливам откачивать воду из барок
В МОСКВЕ У БАЖЕНОВА
Училище зодчих, возглавляемое лучшим архитектором того времени Василием Ивановичем Баженовым, называлось «Архитектурной командой».
В «Архитектурную команду» принимались очень немногие: вся школа Баженова состояла не более как из пятидесяти человек. Среди них было немало таких, которые, спустя некоторое время, под благотворным влиянием столь славного учителя стали известными зодчими в Москве и Петербурге. Воронихин представил Баженову свои рисунки, чертежи и миниатюрные иконки, писанные на дереве по грунту. Опытному архитектору и наставнику Баженову нетрудно было определить, судя по работам Андрея, что к чему в команду прибыл новичок, весьма подающий надежды и достойный серьезного внимания. Баженов не стал экзаменовать Андрея, а провел его в одну из комнат здания, занимаемого учениками, где находился духовный попечитель молодых зодчих – сам митрополит Московский Платон. Как и подобает, Воронихин, склонив голову, подошел под благословение к митрополиту и услышал от него одобрение представленных работ, а также его высокое согласие быть Воронихину зачисленным в «Архитектурную команду». Радость Андрея была велика: он попал под «команду» такого наставника, о котором бывало Гаврила Юшков рассуждал, как о редком ниспослании божеском.