На подобные увещания император не обращал ни малейшего внимания.
— Цзинь Жиди, служивший у ханьского императора У-ди, не был уроженцем нашей страны[361]. Возвышать людей надо на основании их внешности и способностей, — отвечал он.
Он все более и более приближал к себе юношу, к чему придворные относились с подозрением. Красота и многочисленные таланты Удзитада были столь необыкновенными, что император с восхищением всячески благоволил ему. Он с глубоким интересом беседовал с приезжим на различные темы, спрашивал о значении стихов, и хотя после приезда японцев прошло не так уж много времени, государь чувствовал, как непомерно расширились его познания. Когда к императору приводили его малолетнего сына, он настаивал, чтобы Удзитада оставался с ними; государь хотел, чтобы принц и молодой японец поближе познакомились друг с другом. Придворные этого вовсе не понимали.
Бывало, что и император в недоумении качал головой. Он призывал множество удивительных танцовщиц, подобных роскошным цветам и исполнявших чудесную музыку, лучших красавиц своей страны и предлагал Удзитада выбрать из них, кого он пожелает, но тот и на родине отличался благонравием, и вид прелестных женщин не возмущал его спокойствия. «Неужели в той стране все так серьезны?» — изумлялся император. Он относился к молодому человеку сердечно, но Удзитада видел, что нравы в Китае были довольно грубые, малейшая оплошность обязательно каралась как тяжелая ошибка. Поэтому он вел себя осторожно и проводил ночи в одиночестве.
Наступила осень.
4
В тринадцатую ночь восьмого месяца на безоблачном небе появилась яркая луна и залила своим блеском тридцать шесть императорских дворцов[362]. В ту ночь государь не устраивал пиршества, и в крепости было тихо. Стража бдительно несла охрану, строго допрашивала входящих и выходящих, и ни одна живая душа не могла войти во дворец, минуя ее.
Удзитада, как всегда один, без дел лежал в своей комнате. Мысли его уносились далеко затри тысячи верст[363] к родным местам, и тоска его не утихала. В сопровождении всего лишь двух слуг он покинул жилище и поскакал куда глаза глядят. Бескрайняя равнина была покрыта известными и неизвестными ему пестрыми цветами. Вдалеке можно было видеть, как в набегающих на берег морских волнах отражалось ночное светило[364]. Удзитада погонял лошадь. Луна сияла так ярко, что было светло, как днем. Далеко разносился шум ветра в соснах. На вершине уходящей в небо горы Удзитада увидел высокую башню, в ней кто-то играл на цине[365]. Звуки музыки завораживали, Удзитада направил коня в ту сторону, остановился у каменной лестницы, спешился и стал подниматься к башне. Лестница казалась бесконечной. Вершина горы была покрыта белым песком, на ней стояла простая башня, с южной стороны обращенная к далекому морю. Вокруг не было ни души. В воздухе реяли чистые звуки циня, и было ясно, что музыкант— непревзойденный мастер. Удзитада захотелось запомнить исполняемое произведение. Его страшило, что он заехал в такое безлюдное место, но он приблизился к башне. Музыкант не предполагал, что кто-то придет к нему. Это был изможденный старец, лет около восьмидесяти, седой как лунь, благородного вида. Думая, что совершенно один, он, нахлобучив на голову шапку и положив возле себя кисть, в чистом лунном сиянии играл на цине.
У входа на башню стоял табурет, Удзитада сел на него и стал слушать. Сердце его все более и более очищалось, по щекам катились слезы. Старец не видел его и красивым голосом запел, аккомпанируя себе на цине. Такого прекрасного исполнения Удзитада никогда не слышал. Музыкант заметил юношу, но не удивился его присутствию; он ничего не сказал. Удзитада сосредоточенно внимал очищающим сердце звукам. Время приближалось к рассвету.
Когда луна начал а садиться, старец спрятал инструмент в лежавший рядом мешок, взял посох, который находился у ограды, и спустился с башни. Молодой человек очень искусно изложил в стихах, как он явился на звуки циня и как всю ночь слушал музыку[366]. Он произнес их как будто про себя. Услышав его, старец остановился на лестнице и немедленно ответил стихами, которые имели следующий смысл: «Оставив службу, я живу на этой башне и любуюсь луной. Я очень рад, что увидел необыкновенную красоту пришельца из Японии». Удзитада хотел научиться у старца мастерству игры на цине, он снова обратился к виртуозу в стихах. Старец ответил ему тоже стихами, а потом сказал:
361
Цзинь Жиди (Вэншу) был сыном царя гуннов и служил у ханьского императора У-ди (годы правления 140-86 до н. э.).
362
BP № 240: «Более тысячи верст вокруг столицы покрыто льдом. Тридцать шесть ханьских дворцов блистают в лунном свете и кажутся обсыпанными пудрой». В эпоху Западная Хань (206-8 гг. до н. э.) вокруг столицы Чанъань было выстроено тридцать шесть загородных императорских дворцов.
363
Стихотворение Бо Цзюйи «В зимнее солнцестояние останавливаюсь на подворье Янмэй» (Дунчжи су Янмэй гунь), 13 свиток: «Одиннадцатый месяц. Долгая ночь солнцестояния. Путник ушел от дома на три тысячи верст».
364
Автор обнаруживает незнание китайской географии: возле столицы Чанъань никакого моря нет.