Императрица, прочитав письмо, сказала:
— Все, о чем здесь говорится, — совершенная правда. Когда, к нашему несчастью, внезапно скончался государь, которого действительно можно было сравнивать с императорами Яо и Шунем, возникла смута, подобная беспорядкам эпох Цинь и Хань[440]. В двадцати двух уездах, лежащих к северу от реки Хуанхэ[441], не нашлось никого, кто бы преградил путь мятежникам, и вражеская армия наступала быстрее, чем вышедшая из берегов вода затопляет округу. В конце концов мы покинули дворец, защищенный толстыми стенами, и пустились в путь по ненадежным мосткам в ущельях. В открытом поле, когда враг был уже на расстоянии выстрела из лука, ни один из чиновников и военачальников, следующих за нами, не предложил плана, чтобы одолеть неприятеля, и не захотел выйти ему навстречу. Это сделал один только «воин-дракон», погубивший армию Янь-вана и обеспечивший покой в нашей стране. Примеры, когда в исключительных обстоятельствах предоставляли необыкновенные награды, бывали и в древности. Нельзя не вознаградить человека, совершившего славный подвиг; мы пожаловали ему титул, но ему надо было бы даровать земли в десять тысяч домов и тысячу цзиней[442] золота, наши же дары не достигают и десятой доли этого. А все потому, что он сам решительно отказался принять что-либо еще. От возвращения на родину я отговаривала его сама. Но этого юношу направляют и защищают боги, он человек необычный, и если я причиню ему обиду, надо будет и вовсе позабыть о благодеяниях. У меня с самого начала болит сердце при мысли о его отъезде, но задерживать его я не могу. Тем не менее, я еще раз поговорю с ним.
Некоторые придворные замыслили погубить Удзитада, но он один своими силами расправился с приспешниками Юй Вэньхуэя, которых не могли победить двадцать воинов императорской армии, и обратил в пыль и пепел семьдесят варваров. Оружием с ним было не справиться. Его решили отравить, но он мог разгадать коварный замысел и заговорщики могли погибнуть. Опасаясь этого, в течение нескольких месяцев они выражали Удзитада полное повиновение, и ни у кого не возникало желания ему противоречить. Придумать, как осуществить задуманное, никто не мог, и второй раз не стали осуждать правление императрицы-матери. Но в душе придворные считали возвышение Удзитада позором для всей страны. Однако нельзя было забывать, что их всех спас Удзитада, и умудренные годами сановники, признавая его заслуги, не стали нападать на императрицу и не завидовали успеху Удзитада. Ему было совершенно ясно, как относились к нему при дворе но он не думал об этом Его терзали страдания любви, мучительные, как дорога в крутых горах[443]. Многие придворные противились решению императрицы-матери отпустить его на родину, но те, которые хотели отстранить юношу от двора, радовались: никто не будет сравнивать их способности с его талантами и решать, кто умен, а кто нет[444].
Наконец доложили, что можно пуститься в плавание. Удзитада должен был бы радоваться, что путь на родину открыт, но его охватила печаль: он не мог забыть даму-музыкантшу, облик которой он видел лишь смутно[445], и скорбел, что их встречи были так мимолетны. Когда он думал, что должен покинуть Китай, он плакал кровавыми слезами о том, чего лишился[446]. Вдыхая аромат накидки, которую оставила музыкантша, он не мог решить, где ему поставить изголовье, чтобы она явилась ему во сне[447]. Печаль не отпускала его, и он сложил:
Беспрерывно лили дожди. Ночью Удзитада сидел перед открытой дверью, в задумчивости смотрел на покрытое тучами небо, и на душе у него было беспросветное уныние. Ветер донес до него знакомое благоухание, которое, как всегда, заполнило все помещение, и сердце юноши взволнованно забилось. В комнате показалась женская фигура, и Удзитада забыл себя от радости. Дверь закрылась.
440
Первый император династии Цинь (221-207 гг. до н. э.), Ши-хуан-ди, покорил шесть царств и осуществил объединение страны. Правители династии Западная Хань (206 г. до н. э. — 8 г. н. э.) захватили власть в результате военного переворота.
443
Стихотворение из «Повести о советнике Хамамацу» (первая часть):
444
Предисловие Ки Цураюки к К: «В древности, из поколения в поколение, государь по утрам, благоухающим цветами весны, и по ночам, озаряемым осенним месяцем, — каждый раз созывал своих придворных и повелевал им слагать подходящие к моменту песни. И вот, одни говорили о том, как, наслаждаясь цветами, они попадали, не замети в того, в неведомые им места; другие говорили о том, как в мечтах о луне они оказывались блуждающими в безызвестном мраке; а государь вникал в их сердца и определял, что было мудро и что — неразумно» (пер. А. Е. Глускиной).
445
Стихотворение неизвестного автора, С № 733: «Что эфемерней свидания во сне? Смутно видневшийся ее облик, мелькнувший, как поденка».
446
«Повесть о Ямато» № 29:
(Пер. Л. М. Ермаковой)
447
Стихотворение неизвестного автора, К № 516: «Каждым вечером думаю, в какую сторону поставить изголовье, чтобы явилась во сне та, кто ныне спит в другом месте».