Эдик шел и болтал, не очень задумываясь над тем, слушают его или не слушают. Но Борису эта болтовня была приятна тем, что новый сосед не оставил его в такую минуту, а вот нагнал и по-товарищески старается развлечь всякими пустяками. На прощанье Сухоручко дружески хлопнул его по плечу:
— Ты, Боря, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем!
Раньше все выглядело очень просто: ребята решили, значит — все! Решили молчать — все молчат, решили признаться — все встают, все виноваты. И Борис считал, что у них хороший, дружный класс. Ребята!.. Это слово для него объединялось с большой и шумной ватагой «мастеров искусств», организаторов «невинных забав», как они называли на своем языке бесконечные школьные проделки. Они задавали тон жизни класса, они вершили судьбы, они подавали команду, когда нужно делать то-то и то-то. И Борис не хотел отставать от них, он даже не думал об этом, — как же можно жить в стороне от ребят? Общительный по натуре, отзывчивый, готовый отдать все, что имеет, — учебник, книгу, тетрадь, деньги, — он охотно помогал товарищам, отдаваясь весь течению классной жизни, как бы растворяясь в ней. Все, что идет на пользу товарищу, — хорошо; выгородить, подсказать, дать списать, чтобы потом списать самому, — это так просто и естественно.
Теперь — новые ребята, и что-то новое, хотя еще очень неясное, чувствуется в начинающейся жизни класса.
Вот Игорь Воронов, Витя Уваров — новые товарищи, из другой школы, но Борис их выделил сразу же, с первого знакомства: тоже хорошие ребята, хотя они и совсем не похожи на прежних «мастеров искусств».
Вот Лева Рубин со своим пристальным, наблюдающим взглядом и суховатым голосом. Он тоже пришел из какой-то другой школы и тоже принес что-то свое, незнакомое Борису. «Вопрос нужно ставить принципиально…» Так у них в школе не говаривали.
А вот и Валя Баталин, старый товарищ, молчаливый и замкнутый. Вот он поблескивает своими очками, из-за которых пробивается напряженный, точно спрашивающий что-то взгляд. Валя мало говорит, но, видимо, все очень больно и мучительно переживает, решая тот же самый, поставленный и перед ним вопрос: по-товарищески это или не по-товарищески?
Когда-то, еще в прежней школе, расшалившиеся ребята разбили плафон на электрической лампочке. На вопрос дежурного учителя, кто это сделал, ребята, один за другим, отвечали: «Не знаю, не видел!» Так же ответил Борис, а вслед за ним и Валя Баталин. Но Валя при этом так мучительно покраснел, что дежурный педагог стал допрашивать его, и Борису пришлось показать Вале из-за парты предупреждающий кулак.
— Я не понимаю! — сказал Валя потом, когда они шли домой. — Почему врать — это по-товарищески, а сказать правду — не по-товарищески?
И то, что теперь, подчиняясь общему решению, снова приходилось врать и изворачиваться, привело Валю в полную растерянность.
А надо всем этим стояла Полина Антоновна и ее заключительное слово: «Подумайте». Когда тебя обвиняют и ты защищаешься — в этом есть свой смысл, есть азарт. Но когда тебе ничего прямо не говорят и ни за что не судят, а ты просто прячешься за товарищей, словно мелкая душонка, как сказала Полина Антоновна, это действительно хуже всего! И сказала она об этом так, точно для нее действительно хуже всего «заячьи ходы» и сама она никогда не будет прятаться за чужие спины!..
Борису хотелось разобраться во всем этом по дороге домой, но он ни в чем не разобрался и даже не решил, говорить о случившемся маме или нет. Помешала болтовня Сухоручко. В голове была полная неразбериха: точно облака, проплывали неясные мысли, исчезали, на их место приходили другие и тоже исчезали. Даже смешно!
Но все устроилось как-то само собой.
Когда Борис пришел домой, мамы не было. Дом, в котором они жили, был большой, с коридорной системой, и здесь, в коридоре, обычно собиралась детвора: здесь играли, бегали, встречались, обменивались марками, делились успехами и неудачами. И едва Борис вышел в коридор, как он услышал знакомый голос.