— А у нас с этого футбола год начался. Вам Боря, вероятно, рассказывал…
— Нет, что-то не помню, — настороженно ответил Федор Петрович.
— Как же! Большая неприятность была! — И Полина Антоновна вкратце рассказала историю с разбитым окном.
— Гм… Интересно! — Федор Петрович покачал головой.
— А вообще как он с вами? Делится?
— Да нет! Он парень не лживый! — заступилась за Бориса мать, но отец опять покачал головой и еще раз повторил:
— Интересно!
В этом «интересно» было то главное, на что рассчитывала Полина Антоновна, и больше задерживать разговор на этом вопросе она не хотела.
Поговорив еще немного, так и не дождавшись Бориса, она стала прощаться.
— Ну что ж, будем вместе воспитывать сына! — сказала она. — Не забывайте школу!
— Как можно забывать? — ответил Федор Петрович. — Дело-то общее!
Полина Антоновна не жалела, что засиделась у Костровых. Хороший, дружный дух в семье, бойкая, горячая мать, рассудительный отец, дети… Такие семьи иногда вызывали у нее даже грусть. Было обидно за себя, за то, как сложилась своя собственная жизнь: жила одним-единственным сыном, дышала им, случалось — ночи не спала. И вот вырастила и прямо со школьной скамьи отдала родине в грозные годы великих испытаний. Не полюбовалась, не порадовалась. Поэтому она, может быть, больше стала любить и тех, кого поручало ей государство, но мысли о своем, о безвозвратно потерянном, продолжали томить сердце. И Полина Антоновна, выйдя от Костровых, в раздумье остановилась у подъезда.
Был поздний вечер. Безликое, мглистое небо висело совсем низко над фонарями, над крышами домов, и все-таки его нельзя было ни разглядеть, ни почувствовать. Проходили редкие прохожие. Какая-то женщина гуляла с большой серой собакой и о чем-то строго разговаривала с ней. Из-за угла вынырнула машина и ярким светом озарила всех — и прохожих, и женщину с овчаркой, и дворничиху у ворот. В этом свете Полина Антоновна ясно увидела коренастую фигуру мальчика, торопливо пересекавшего мостовую. Не обращая внимания на сигнал, мальчик пробежал почти перед самыми фарами машины и как вкопанный остановился перед Полиной Антоновной.
— Ну, здравствуйте! — подчеркнуто сказала та в ответ на безмолвное смущение Бориса.
— Здравствуйте, Полина Антоновна! Простите… Я вас не узнал.
— Где уж тут!.. А когда же вы будете учить уроки?
— А у нас к завтрашнему мало, — ответил Борис обычным в таких случаях ученическим доводом.
— Почему же мало? — усомнилась Полина Антоновна. — Да и все равно: сначала нужно было сделать уроки. Вы где были?
Под ее пытливым взглядом простое и бесспорное, казалось бы, объяснение («был у товарища, решали вместе задачи») рассыпалось в прах. Приходилось отчитываться: и у какого товарища был, и почему понадобилось делать задачи вместе, и сколько времени на это ушло. А за всем этим, уже перед самим собой, вставали дела и занятия, ничего общего с математикой не имеющие: и фехтование на рапирах, которых ни у кого в классе, кроме Сухоручко, не было, и телевизор, не посмотреть который, тоже было нельзя, и эти картинки… В картинках этих было много заманчивого и в то же время стыдного, от чего Борису стало неловко еще там, у Сухоручко, и еще более неловко сейчас, перед лицом учительницы. Стоило только подумать обо всем этом, как глаза начали косить в сторону и голос потерял твердость. Пришлось прятать глаза и безнадежно путаться в объяснениях.
Однако все это было пустяками по сравнению с внезапно, как молния, мелькнувшей у Бориса мыслью: «А зачем приходила Полина Антоновна?..»
Как это все-таки скверно — жить и каждую минуту ждать разоблачения! И почему он не рассказал обо всем отцу с самого начала?
Все эти мысли всколыхнули душу Бориса, но он подавил их и, простившись с Полиной Антоновной, пошел домой с подчеркнуто бодрым видом.
— У нас Полина Антоновна была? Я ее у подъезда встретил…
— Была! — коротко ответил отец, и в его голосе послышалось что-то, заставившее Бориса насторожиться.
Но Борис тут же постарался приглушить в себе шевельнувшуюся тревогу и как ни в чем не бывало, насвистывая, стал подбирать книги к завтрашнему дню.
— А свистеть-то дома не положено! — заметил отец.
Свистеть Борис перестал, но теперь у него создалось совершенно ясное ощущение, что отец им недоволен.
Ощущение это превратилось в уверенность, когда отец разгладил усы и скосил на него глаза.
— Ну?
— Что «ну»? — попытался еще сопротивляться Борис.