Но особенное впечатление произвело на Бориса письмо, которое он получил от отца с фронта и которое хранилось у него до сих пор. Оно воскрешало то время, наполовину уже забытое Борисом.
Все, что было до войны, у Бориса исчезло из памяти, — все как бы закрылось картиной, которую он увидел, когда они первый раз бежали с матерью в бомбоубежище. Даже тот день, когда они провожали отца на фронт, остался в памяти не таким ярким.
Ночное небо, исполосованное рыскающими лучами прожекторов, разноцветный пунктир трассирующих пуль, жесткий кашель зенитки где-то совсем рядом, на крыше, и суровый голос дежурного, раздавшийся над ухом зазевавшегося мальчугана:
— Быстро! Сюда! Вниз! Не оступитесь — порог!
Борису удалось выскользнуть в темноте из бомбоубежища. Этим он причинил много волнений матери, но зато и многое увидел. На его глазах зажигалка упала в кузов стоявшей во дворе автомашины и, выброшенная смело вскочившим туда парнем, догорала потом на земле холодным белым пламенем.
Больше убегать из бомбоубежища Борису не удавалось. И он сидел в голубоватом полумраке убежища и слушал рассказы седой одноногой женщины на костылях. Это была старая большевичка, которая в гражданскую войну потеряла ногу. Она каждую ночь приходила в бомбоубежище, вела беседы, разговаривала с женщинами, и ее спокойный негромкий голос заставлял забывать о том, что делается там, наверху…
Потом — эвакуация, жизнь в колхозе, работа там и возвращение в Москву, ожидание писем от отца и сводки Совинформбюро, сбор железного лома, работа всем классом на почте по сортировке писем, замирание сердца, когда на экране кино «нашим!» приходилось туго, и торжествующие клики при виде бегущих фашистов, и буйная радость при каждом новом салюте…
Картину «Секретарь райкома» Борис вместе с Сенькой Бобровым смотрел в течение двух дней семь раз подряд, купив всего-навсего два самых дешевых билета — по одному билету на день. Как только кончался сеанс, они ныряли под стулья и сидели там, пока в зал не начинали входить новые зрители.
А игры?.. Больше всего играли в войну. До драки спорили о том, кому быть «нашими», кому фашистами, выслеживали воображаемых шпионов, ходили двор на двор и устанавливали знамя победы на завоеванном сарае.
Были и другие игры. Один раз, например, возник вопрос: что, если разжечь огонь в водосточной трубе, — пройдет ли дым по этой трубе вверх, до самой крыши, или не пройдет? И, чтобы не спорить зря, решили испробовать.
Бориса поставили на пост и дали ему в руки детскую дудку.
— Как дядю Степана увидишь, так дуди!
Дворник, дядя Степан, был ребячьим врагом. Он вечно торчал на дворе и всегда и во всем мешал. Самым неожиданным образом он оказывался везде, где ребята его совсем не ждали, и обязательно разрушал все их затеи.
Но на этот раз его не было видно, и Борису это показалось скучным. Он стоял-стоял и от нечего делать задудел в свою дудку. Ребята всполошились и, не успев решить вопрос, пойдет ли в конце концов дым в водосточную трубу, разбежались. А когда выяснилось, что это была ложная тревога, Бориса избили.
— Какой же ты часовой после этого? — пренебрежительно сказал Сенька Бобров.
Сенька и втянул его в злосчастную игру — в расшибалочку. Теперь он, кажется, парень как парень, говорит — на завод поступает, учеником слесаря-инструментальщика. А тогда это был первый заводила во дворе, как старый боец, покрытый шрамами и синяками. Рыжий, конопатый, со вздернутым задорным носом и крепкими кулаками, Сенька весь был в чернильных пятнах: чернила на шапке, чернила на носу, чернила на рубашке, чернила на коленках. Барышник и спекулянт, он вечно что-то менял, что-то покупал и продавал: какие-то гайки, картинки, елочные игрушки, марки и цветные карандаши. Кроме того, он был спорщик и нахал, всегда норовил обмануть и чуть что — тут же пускал в ход кулаки. Играя с ним, Борис всегда оказывался в проигрыше и, чтобы рассчитаться с Сенькой, вынужден был однажды стащить у матери десять рублей.
Борис точно сейчас помнит это тяжелое время — как мать узнала о пропаже денег, как замерло у него при этом сердце, как она допытывалась, куда он девал деньги, плакала и обещала отстегать его ремнем. И лучше бы она отстегала, чем сделала то, что сделала. Она написала письмо отцу на фронт, и вот Борис получил от него ответ. Вот он, исписанный карандашом лист бумаги. Борис бережет его, запрятав в потайную тетрадь, и теперь, снова размышляя о себе и о своей жизни, развертывает и читает.