— Здравствуйте, добрый день! — сказала она, улыбаясь и пожимая мне руку.
— Катя вызвалась подогнать меня по математике, — сообщила Зоя.
— А почему Шуре не подогнать тебя? Зачем Катю затруднять?
— Видите ли, Любовь Тимофеевна, — серьезно сказала Катя, — у Шуры нет педагогических способностей. Зоя много пропустила, и ей надо объяснить пройденное очень постепенно и систематично. А Шура… Я слышала, как он объясняет: раз-раз, и готово. Это не годится.
— Ну, раз нет педагогических способностей, тогда конечно…
— Нет, ты не смейся, — вступилась Зоя. — Шура и вправду не так умеет объяснить. А вот Катя…
Катя и в самом деле объясняла умно и толково: не спеша, не переходя к дальнейшему, пока не убедится, что Зоя все поняла и усвоила.
Я слышала, как Зоя сказала ей однажды:
— Ты столько времени на меня тратишь…
И Катя горячо возразила:
— Да что ты! Ведь пока я объясняю тебе, я так хорошо все сама усваиваю, что мне не приходится дома повторять. Вот одно на одно и выходит.
Зоя быстро утомлялась. Катя замечала и это. Она отодвигала книгу и говорила:
— Что-то я устала. Давай немножко поболтаем.
Иногда они выходили на улицу, гуляли, потом возвращались и опять садились заниматься.
— Может, ты собираешься стать учительницей? — пошутил как-то Шура.
— Собираюсь, — очень серьезно ответила Катя.
Не одна Катя навещала нас. Забегала Ира, приходили мальчики: скромный, застенчивый Ваня Носенков, страстный футболист и горячий спорщик Петя Симонов, энергичный, веселый Олег Балашов — очень красивый мальчик с хорошим, открытым лбом. Иногда заглядывал Юра Браудо — высокий, худощавый юноша с чуть ироническим выражением лица, ученик параллельного класса. И тогда наша комната наполнялась шумом и смехом, девочки отодвигали учебники, и начинался разговор сразу обо всем.
— А знаете, сейчас Анну Каренину играет не только Тарасова, но и Еланская, — сообщала Ира, и тотчас вспыхивал жаркий спор о том, какая артистка правильнее и глубже поняла Толстого.
Как-то Олег, мечтавший стать летчиком, пришел к нам прямо из кино, где он смотрел фильм о Чкалове. Он был полон виденным.
— Вот человек! — повторял он. — Не только необыкновенный летчик, но и человек удивительный. И юмор такой милый. Знаете, когда он в тридцать седьмом году перелетел через Северный полюс в Америку, там репортеры спросили его: «Вы богаты, господин Чкалов?» — «Да, — отвечает, — очень. У меня сто семьдесять миллионов». Американцы так и ахнули: «Сто семьдесят миллионов?! Рублей? Долларов?» А Чкалов в ответ так спокойно: «Сто семьдесят миллионов человек, которые работают на меня, так же как я работаю на них».
Ребята смеются.
В другой раз Ваня прочитал стихи под названием «Генерал», посвященные памяти Матэ Залка, павшего в боях с фашистами на полях Испании. Я помню этот вечер: Ваня сидел за столом, задумчиво глядя перед собой, а остальные примостились кто на кровати, кто на подоконнике и слушали:
Ваня читал очень просто, без пафоса, но все мы слышали, как в чеканных, сдержанных строчках со страстной силой бьется большое человеческое сердце. И Ванин взгляд стал непривычно твердым, напряженным, словно юноша скорбно и гордо всматривался во мрак этой далекой арагонской ночи.