— Ну-ка, Сашок, зайди ко мне на минутку.
Сашка переглянулся с Сергеем Ермолаевичем, тот кивнул: зайди…
Он зашел и плотно прикрыл за собой дверь.
— Чего вам?
Дядя Вася закурил и затянулся так, что у него глубоко-глубоко провалились щеки.
— Значит, рушишь свое хозяйство. Спелся с этими… да?
— Что ж мне, с вами спеваться? — пожал плечами Сашка. — У вас, дядя Вася, голос не тот… А хозяйство — зачем оно мне? Вон как мать обрадовалась! Говорит — хоть дышать будет чем.
— Дышите, дышите! Только смотри, как бы не задохнулись…
— А вы меня, дядя Вася, не пугайте. — Сашка привалился плечом к косяку двери и сжал кулаки. — Не боюсь я вас больше. Понимаете? Не боюсь…
Дядя Вася растер на полу окурок.
— Я слышал, ты уезжать собираешься. А кто ж мне твой должок выплатит? С тебя, если по совести говорить, еще причитается…
— Не слышали, а подслушали, — резко оборвал его Сашка. — И ничего я вам больше не должен. Вы из меня за это время столько вытянули — давно я за те апельсины-мандарины рассчитался, что в больницу приносили. Ни копеечки больше не получите. И с квартиры нашей убирайтесь. До моего отъезда чтоб здесь духу вашего не было. Иначе…
— Что ж иначе? — вкрадчиво произнес дядя Вася и потянулся к тяжелой бронзовой пепельнице, стоявшей на столе.
— Иначе мы на вас управу найдем, — спокойно ответил Сашка. — Я рыбок у Сергея Ермолаевича потравил, но «рыбью холеру» вы мне подсунули. Не забыли?
Дядя Вася отдернул руку и встал. Потом вдруг вплотную подошел к Сашке и заговорил, дыша ему в лицо водочным перегаром:
— Ты не кричи, слышишь, я ведь тебя мириться позвал, не ссориться… Куда тебя нелегкая понесет — в Сибирь! Оставайся, будем жить, как жили… Матери свежий воздух нужен — ко мне твои аквариумы перенесем, я от свежего отвык уже… Честно будем торговать, слово даю. Не выдюжить мне одному супроть их, — он кивнул на закрытую дверь, за которой слышались голоса Юрки и Сергея Ермолаевича, — понимаешь? А вдвоем мы запросто выдюжим… Не поздно еще, опомнись…
Он навалился на Сашку, прижал к косяку литым плечом, и Сашка с трудом оттолкнул его.
— Хватит, дядя Вася, не о чем нам с вами говорить. Пока. Пойду помогу аквариумы грузить.
В тот же день вслед за Сашкой перевезли в клуб свои аквариумы со всяким оборудованием Сергей Ермолаевич и Кузьма Кузьмич. Вот только рыбок набралось немного: Сашка большую часть своих уже распродал, у Сергея Ермолаевича подохли. Правда, Кузьма Кузьмич принес дюжину холодноводных, среди которых были знаменитые черные телескопы, и мраморных гурами, а Юрка — меченосцев, но всех вместе рыбок в клубе было пока куда меньше, чем у одного дяди Васи.
И все-таки это никого не смущало. Сашка уже назавтра отсадил на нерест уцелевшую семью своих лучших неонов, по две семьи парусных моллинезий, тигровых и малиновых меченосцев, парочку тернеций. Они должны были положить начало «великому племени» рыбок, которым предстояло заселить все аквариумы клуба и отправиться в «плавание» к сотням любителей-детей и взрослых.
В центре первой комнаты Сашка и Сергей Ермолаевич установили двадцативедерный коллекционный аквариум Кожара. Старые растения и песок из него были выброшены — в них могли сохраниться крупицы нерастворенной «рыбьей холеры», которая убила всех рыбок. На соседней стройке Юрка и Сашка набрали для него крупного песка, хорошенько промыли, прокипятили и только потом выстлали дно толстым, слегка наклонным слоем, чтоб легко было собирать грязь. В центре аквариума посадили в горшочке паль-мочку. Она не прижилась бы в чистом песке, пришлось положить под корни комок чернозема и глины.
Вокруг пальмочки, поближе к заднему стеклу, разместились кустики резного дубка, бразильской людвигии с блестящими листочками, ярко-зелеными с освещенной и красновато-фиолетовыми с неосвещеной стороны, японской сагиттарии с широкими и заостренными, как ножи, темно-зелеными листьями, нежного изумрудного папоротника.
Каждое растение Сашка прижимал камешком, чтоб не всплыло, когда аквариум заполнится водой, чтоб не выдернули рыбки: ведь растения не любят пересадки, многие приживаются долго и трудно, начинают загнивать…
Сашка работал, как художник, он создавал будущую картину подводного мира, и, как в настоящей картине, в ней не должно было быть ничего лишнего: каждой водоросли и каждому камню надо было найти свое, единственное место, чтоб они потом не лезли в глаза, а помогали увидеть главное — рыбок, оттеняли их красоту. И он то отходил от аквариума, придирчиво щурясь и цокая языком, то снова подходил и поправлял что-то, только ему одному заметное, расщепленной на конце палочкой, и под этой палочкой возникали, как на дне настоящего водоема, холмы и впадины, и рождались черные скалы, и зеленые водоросли змеились по ним, вялые, слабые, потому что силу и упругость они обретали только в воде.