На сухую траву попал огонь из пышащих пастей чудовища, и загорелась трава, образуя огненное море. До самого неба поднялось пламя пожарища огненной стеной отгородило падишаха от чудовища. Но пламя подбиралось к падишаху все ближе и ближе, и не было выхода из огня. Вот огонь уже опалил его бороду и усы, захватил одежду, обжег тело. Окончательно поверил падишах в неминуемую свою гибель и на грани жизни и смерти обратился с мольбой к аллаху. И в тот же миг показался из огня Абу-али-сина, и воскликнул из последних сил падишах: «Скорей, скорей помоги мне. О злой человек, зачем заставляешь ты страдать меня? Зачем шлешь несчастья на мою голову? Не будь же злым и бесчеловечным!»
И сказал Абу-али-сина, усмехнувшись:
— Ты столько раз смотрел смерти в глаза, столько раз стоял на краю гибели и терял всякую надежду на спасение, что должен понять цену жизни. Ты не хочешь отдать свою дочь в жены моему сыну, а ведь они любят друг друга. Разлучать влюбленных — это ли не зло, это ли не бесчеловечность? Я устал доказывать тебе это. Если ты добром согласишься на свадьбу, я обещаю тебе жизнь. Если же ты ничего не понял, то тебя ждет гибель, а дочь твоя все равно будет женой моего сына.
И взмолился падишах:
— О мудрец из мудрецов, будь великодушным! Сделай благое дело — спаси меня от гибели, освободи от страданий, я обещаю выполнить любое твое пожелание, клянусь аллахом!
Абу-али-сина держал наготове сосуд с водой. Эту воду он вылил на голову падишаха. Когда вода стекла с лица и падишах открыл глаза, он увидел себя во дворце стоявшим возле таза.
Все вокруг было так, словно ничего не произошло. Тяжело пошел падишах на свое место. Перед его глазами еще дрожали языки пламени, а борода хранила слезы падишаха. Он посмотрел на Абу-али-сину и увидел, что тот усмехается в усы.
Сел падишах, понурив голову, с трудом приходя в себя и приводя в порядок рассеянные мысли.
— О великий падишах, — обратился к нему первый из приближенных, — уж не женщиной ли ты был, посмотрев в зеркало воды?
— А может быть, черным бедуином? — спросил второй., Каждый из глядевших в воду судил по себе. Но молчал великий падишах, не удостоил он ответом своих верных слуг, словно обиделся на них. И решили все, что встретился падишах с тем, с чем никто не встречался, и принял страдания не меньше других.
А падишах, придя в себя и собравшись с мыслями, обратился к Абу-али-сине:
— О великомудрый философ, скажи, какую цель ты преследовал, ввергнув меня в пучину страданий? Зачем заставлял ты меня мучиться? Чего ты добиваешься!
Много упреков и обид высказал рассерженный падл шах Абу-али-сине.
И сказал Абу-али-сина:
— О благодетель, я не подвергал тебя никаким страданиям. Ты подошел к тазу и смотрел в воду. Часа не прошло, как ты сел на место. Люди дивана могут подтвердить, что я говорю правду.
И сказали люди дивана:
— Великий падишах, ты действительно смотрел в таз с водой. И часу не прошло, как ты сел на место.
Воскликнул падишах:
— О чудо! Вы говорите, и часу не прошло, а я шесть дней страдал в непрестанных мучениях — то в колодце, то в пустыне, был на волоске от смерти, стоял на краю гибели…
И падишах рассказал обо всем, что с ним приключилось.
Поразились люди дивана, услышав историю падишаха. И сказал Абу-али-сина:
— Мой властелин! Я пред тобою явил свое искусство, показал, на что способна мудрость. Ты сам убедился, что это — не пустое хвастовство. Слава аллаху! Это он помог мне овладеть многими науками. Ты не смотри, великий падишах, взглядом, полным зла, ненависти и вражды на дервиша, что стоит пред тобою. Довольно ненужных страданий. Вспомни о своей клятве и по велению аллаха отдай в жены сыну моему свою дочь. Гордыня — от шайтана. Умерь ее, и не надо говорить: я — богатый, он — бедный.