До самого вечера принимал гостей Абу-али-сина, проводя время в беседах и за угощениями.
К вечеру Махмуд-шах собрался было домой, но Абу-али-сина сказал: «Три дня вы будете моими гостями», — и никого не отпустил. Наступила ночь. Но и ночью продолжались пир и беседы. Абу-али-сина дал знак — появились красавицы-рабыни с музыкальными инструментами, зазвучала музыка. До утра лились песни. Неожиданное зрелище услаждало слух в взор. Под утро всем захотелось спать, и по знаку Абу-али-сины слуги принесли каждому атласную перину, шелковое одеяло, пуховую подушку. Каждого гостя устроили сообразно с его званием, и воцарился сон. Долго спали гости в саду, до самого полудня, когда лучи солнца стали припекать их. Открыли гости глаза — нет ни сада, ни дворца, ни базара, ни города.
И видят они, что войска продолжают сражаться, словно и не было никакого примирения. И бьются войска насмерть. Вдруг среди воинов появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, стукнул прутом по тыкве и закричал:
— Эй, плешивые, выходите! — и с каждым ударом по тыкве оттуда выскакивали плешивые воины с острыми мечами и кинжалами на поясах и бросались друг на друга. Этих плешивых воинов было такое множество, что войско Абу-али-сины перестало даже сражаться, а плешивое войско вдруг повернуло в сторону Кирмана и погнало воинов Махмуд-шаха к стенам крепости. Пробрался Махмуд-шах в свой город, поднялся на минарет, видит, плохи его дела, войско разбито. Абу-али-сина посмеялся над ним. Понял Махмуд-шах, что зря он послушался визиря Юхну, да что делать? А плешивое войско тем временем загнало остатки воинов Махмуд-шаха в Кирман и, оставшись без врагов, стало уничтожать друг друга. Долго ли, коротко ли продолжалось это безумное столпотворение, но появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, ударил он прутом по тыкве, крикнул: «Эй, плешивые, марш на место!», и все войско исчезло в тыкве. Вернулся Абу-али-сина в свой город, возвратилось него войско. Умолк шум сражения.
А Махмуд-шах собрал на совет своих визирей и мудрецов. Но все они были настолько потрясены всем виденным, что никто из них ничего не мог посоветовать своему властелину. А сам Махмуд-шах укорял себя в душе за непомерную гордыню, за то, что сам накликал беду на свою голову, и не видел он выхода из своего тяжелого положения. Пришла, правда, ему мысль послать людей за помощью к падишаху Бухары, но его вовремя отговорил умный визирь по имени Милад.
— Мой шах, — сказал Милад, вставая с места, — ты обидел Абу-али-сину, и вот мы все переживаем его месть. Весь мир знает, что нет на свете силы, могущественней силы Абу-али-сины. Разве не об этом свидетельствуют истории с падишахом Бухары и с падишахом Египта. Так пусть тот, чья клевета привела нас к беде, придет и придумает, как избавиться всем от несчастья и горя. Он разгневал Абу-али-сину, так пусть он и успокоит его.
Призвал Махмуд-шах визиря Юхну:
— Ты — причина нашего горя! Если не придумаешь, как избавиться от беды, я велю казнить тебя!
Зарыдал Юхна:
— О мой шах! Я твой раб, и твоя беда — это моя беда. Не мыслил я принести тебе горе. Я только рассказал о недостойном поведении мудреца и поделился своими сомнениями. Могу ли я придумать что-нибудь против Абу-али-сины, когда весь мир бессилен перед ним?
В гневе прогнал Махмуд-шах визиря Юхну с глаз долой и обратился за советом к мудрому визирю Ми-ладу. И сказал Милад:
— О мой шах, я вижу только один путь избавить всех нас от большого горя — надо послать к Абу-али-сине того юношу, к которому мудрец испытывал любовь и уважение. Пусть он с почтением от имени шаха попросит мира и пригласят Абу-али-сину в Кирман. Я думаю, этому юноше Абу-али-сина не откажет.