Дорога лениво огибала холм. Огонек уходил все дальше назад, запах дыма исчез, зато промозглая сырость стала ощутимее: тянуло, видимо, из большого оврага, который Дубов приметил на своей карте еще днем.
Скоро костер скрылся за поворотом дороги, впереди показалось освещенное окошко. Оно казалось до странности нереальным, придуманным — в густой вязкой темноте ночи вдруг прорезался маленький светлый квадратик.
— Дядь Фома! — прошептал возбужденно Гришка. — Станция!
— Товарищ командир, станция, — громко повторил Харин слова паренька, который еще стеснялся сам разговаривать с таким важным человеком, как командир целого отряда.
— Вроде окно начальника станции светится, — прошептал Гришка, и Фома опять громко повторил сказанные шепотом слова.
Дубов придержал коня. Кони сгрудились на узкой дороге, и красноармейцы, нё дожидаясь команды, спешились. Дубов смотрел на желтеющий в ночи квадратик окна и думал, что там лежит ответ на самый сейчас для него главный вопрос — где бронепоезд…
Где бронепоезд? Прошел ли уже к линии фронта, и тогда придется довольствоваться малыми диверсиями на железной дороге. И верными ли окажутся слухи, ходившие в офицерском батальоне о бронепоезде? Часто случается, что этот «телеграф» работает гораздо исправнее и, главное, точнее официальной связи. А по словам поручика выходило, что бронепоезд следует ждать завтра, ну в крайнем случае — послезавтра…
Ответ на все сомнения лежал за тем далеким светлым окошком, протяни руку — и возьми…
— Харин, пойдете в разведку.
— Есть. Только разрешите самому ребят отобрать и в случае чего действовать по обстановке.
— Разрешаю.
Отобранные Фомой бойцы молча передали коней и карабины товарищам. Почти все разведчики с легкой руки Харина ночью предпочитали действовать наганом и коротким артиллерийским тесаком.
Не так давно станция была простым разъездом. У путей стоял домик стрелочника и горбилась маленькая земляная насыпь, чтобы легче было грузить на платформы и в вагоны тяжелые мешки с налитым курским зерном.
Местный богатей постепенно прибирал к своим рукам землю по всей волости. Все больше и больше зерна вывозил он со своих полей, все чаще останавливались на разъезде товарные поезда. Богачу понадобилась станция. Неизвестно, кому и сколько дал он, только перед самой германской войной переименовали разъезд в станцию. Выстроили приличный вокзал, появился на перроне лохматый телеграфист, а за ним и начальник станции. Вскоре новоявленный вокзал обступили крытые железом каменные амбары, поднялся перрон, появились новые люди. Сейчас здесь была уже водокачка, у начальника и телеграфиста — отдельные домики с садом. Оба они работали при красных, остались и при белых: трудно расстаться с годами нажитым добром.
…По перрону шагал часовой. Харин, движением руки уложив бойцов под насыпью, пополз к нему через холодные, звонкие рельсы. Часовой изредка подходил к единственному окну, заглядывал внутрь. Слабая лампа бросала через окно узкую светлую полоску на каменный настил перрона. Часовой подошел к окну, заслонился от ветра и закурил. Разведчики увидели, как Харин метнулся вперед, бросился сзади на часового, что-то слегка брякнуло — видимо, винтовка о камень, — и оба они исчезли в черной тени. Через минуту Харин приподнялся и тихонько свистнул. Бойцы, пригибаясь, пересекали железнодорожные рельсы.
Часовой лежал спутанный, как овца на стрижку, тонкой веревкой, во рту торчала его собственная фуражка.
— Ложись, — скомандовал Харин и достал свой широкий тесак.
— Пикнешь — убью, — предупредил он и вытянул фуражку изо рта пленного. Тот ошалело хлопал глазами, не понимая, что с ним происходит.
— Сколько на станции охраны?
Солдат тупо смотрел на Фому, все еще не понимая, как очутился здесь, в далеком тылу, этот сильный, как медведь, красноармеец.
— Ну ты, служба, честью тебя спрашиваю! — повторил Харин вопрос, поднося тесак к горлу часового.
— Не-не-не надо, — забормотал он. — Я, я мо-мо-билизованный, я-я…
— Что ты блеешь тут? Говори толком, сколько охраны на станции?
— Шесть — я-я-я и еще че-четыре.
— То есть пять? Эх ты, Охримед, — покачал головой Харин. Так ругал когда-то командир батареи молодых прапоров из университета, которые не могли как следует сделать расчет веера или вилки.
— Нет, шесть, — осмелел часовой, видя, что его убивать не собираются. — Еще фельдфебель.
— Ну то-то, спасибо, служба. — И Харин снова заткнул ему рот фуражкой. — Полежи тут, отдохни, а то небось умаялся, мобилизованный.