Зарплата, конечно, дело серьёзное, -- размышлял Левашов. -- Могут её и значительно повысить: для власти подобные "шутки" с армией опасны. Но ведь не ради же денег стал он военным. "Есть такая профессия -- Родину защищать". Теперь эта звонкая фраза ушла для него в прошлое: надломился стимул, на котором держалось его армейское усердие, вобравшее в себя столько сил и души. Кому и чему теперь служить? И кто собирается ныне напасть на Беларусь? Польша, Литва? А, может, Украина? О России и говорить нечего. Возвышенное понятие "Отечество" вытеснялось более прозаичным -- "государство". Это ж какое теперь государство будет определять стратегию его жизни? Свора "прихватизаторов" из бывших партчиновников, кагебешников и прочей номенклатуры вкупе с новыми выдвиженцами, такими же алчными до денег и власти? А "простой народ" -- он ведь всякий. Из него и герои выходят, и подлецы. Так что он теперь должен защищать?
После мучительных раздумий решил: подаёт рапорт на увольнение.
Ему уже открылось многое, о чём раньше не знал или не очень-то задумывался. Ведь и до развала СССР могли воткнуть в какую-нибудь авантюру вроде Афгана или
советником, скажем, в Сирию, Анголу и вообще куда прикажут. А что он там забыл? Ради чего, ради какой высокой идеи должен рисковать своей жизнью и отнимать жизни незнакомых ему людей? Вот когда Отечество, действительно будет в опасности и совесть ему властно скажет: "защити!", он сам придёт в военкомат. А пока... Будущее виделось ему довольно туманно, но был уверен: более или менее приличный заработок найдёт. Голова ясная, руки работящие, здоровье -- слава Богу.
О десятке лет, отданных армии, не жалел. Эти годы прожиты честно. Они же и помогли его нынешнему прозрению. Так чего тут вздыхать! Черта подведена: прощай, оружие!
Рапорт его не залежался: шло сокращение армии. Уволен был "по-тихому" -- без благодарственного "адреса" и прощальных речей.
... Сосед по квартире, старый шабашник Федька Чигирь набирал бригаду строителей. Туда и прилепился Левашов. Строили дачи, гаражи, колхозные коровники -- где что подвернётся. Отдавая Ольге очередной заработок, сказал со значением:
- Вот так! Даже побольше, чем на военке.
- Побольше-то побольше, -- не проявила восторга рассудительная Ольга. -- Не вечно же мотаться по шабашкам! А не поступить ли тебе, Илюша, в институт?
- Это в 30 лет? Поздновато уже в студенты. А кто семью будет кормить?
- Да ведь семья-то пока у нас куцая, -- вздохнула Ольга. -- Ты да я, да мы с тобой.
Это была их общая печаль: так ждали ребёнка, но пока не получалось.
Всё-таки Ольга его убедила. Поступил на заочное отделение пединститута. Конкурс туда был поменьше, чем в другие вузы: учителя получали весьма скромную зарплату.
Выбрал истфак. История его давно привлекала. В конце горбачёвской "перестройки" на волне объявленной "сверху" гласности приоткрылись спецхраны и хлынул поток ошеломляющей информации. Рушились мифы, которые ещё недавно подпирали казавшееся незыблемым гигантское здание, названное развитым социализмом. Узнал он и о записочках Ленина, доселе тщательно скрываемых, с требованиями "тотчас навести массовый террор", "расстрелять или бросить в концлагерь", а то и "повесить".
Вот тебе и самый "человечный человек!" -- негодовал Левашов. -- И этому идолу мы так поклонялись! Твёрдо решил: станет учителем истории -- прежнюю идеологическую жвачку -- на свалку! Называть вещи своими именами -- вот его кредо учителя-историка. А иначе как? Зачем тогда вообще нужна История, чему она научит?
Охотился в книжных магазинах за интересной для него исторической литературой, размышлял над прочитанным, делал выписки.
И по-прежнему работал в строительной бригаде.
Фёдор ему:
- Да брось ты свой институт! Зачем тебе в будущем хилая зарплата учителя? Ведь у меня ты получаешь вдвое больше.
- Ценю это, Федя, ещё как ценю! Но и ты, наверно, слышал: не единым хлебом жив человек.
Фёдор усмехнулся:
- Слышать-то слышал. Только ведь в этой жизни аппетитно пожевать -- разве пустяки? Эх, Илюшка!.. (Вздохнул). Хорошим ты у меня стал плотником. Но как был чудаком непрактичным, таким и остался. Может, жизнь тебя научит?
- Научит, Федя, непременно научит, -- обнадёжил Илья. -- А я уж буду учить ребят. Может, после моих уроков, что-то путное из них и получится.
Пашка, долгожданный Божий дар, родился, когда Левашов уже заканчивал институт. Вот была радость! Едва Ольга оправилась после родов, подхватил её на руки и закружил по комнате, припевая:
Ах, как славно заживём
Мы теперь уже втроём!
Жена ответила поцелуем.
Оба педагога разработали целую систему Пашкиного воспитания. Родительская ласка -- да, но без сюсюканья! Ответственность с малых лет. Обязанности по дому. Ну и прочее, что надо для будущего мужчины.
В семь лет Пашка уже ходил в магазин за хлебом. Выкладывал сдачу. В десять покупал продукты для одинокой соседки-старушки, обездвиженной после инсульта. Неплохо учился. Однако пай-мальчиком не был. Участвовал в мальчишеской драке -- двор на двор, -- получив синяк под глазом. После дождя, играя с приятелями во дворе в футбол, угодил грязным мячом в проходившего мимо пенсионера. То-то было крику! На шум Ольга выглянула с балкона. Пашка, паршивец, стоял перед пенсионером, потупив голову.
Получил взбучку и от родителей.
Ольга:
- Я знаю этого человека. Живёт, по-моему, в третьем подъезде. Его фамилия не то Трубников, не то Прудников. Он, когда был в группе народного контроля, приходил к нам проверять расход электроэнергии...
- Полезная информация, -- подытожил Илья. И уже сыну:
- Так вот, разыщи его и непременно извинись. Иди прямо сейчас. Наверно, он уже дома. Не пойдёт же на улицу в замаранной рубашке.
Минут через двадцать Пашка вернулся.
- Нашёл жертву своей небрежности? -- спросил отец.
- Нашёл.
- Извинился?
- Извинился. Я ещё сказал ему: "Давайте я постираю вам рубашку и выглажу. Я это умею".
- А он?
- Засмеялся и пожал мне руку.
Родители переглянулись.
- Теперь мы с мамой тобой довольны, -- закрыл инцидент Левашов-старший. -- А в будущем с людьми будь внимательнее. И с мячом, и без мяча.
Годы, годы... Казалось бы ещё недавно он входил в новый для него мир школьной педагогики словно на цыпочках. Мир этот таил в себе столько нюансов и неожиданностей, что на первых порах перед очередным уроком, испытывал глубоко затаившуюся робость. Хотя предмет свой знал и старался говорить уверенно, но эта робость ещё долго пульсировала в нём. Сможет ли достойно ответить на подковыристый вопрос, не соскользнёт ли к монотонной занудливости, не сорвётся ли от какой-то ребячьей выходки?
Смог. Не сорвался. Всё-таки командирские годы дали ему немало: там ведь тоже педагогика.
Во время зимних каникул ходил с десятиклассниками в лыжный поход. В школе появился музей 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса (первым 3-го июля 1944-го ворвался в Минск). Левашов был мотором этого дела, приобщив к нему группу подвижников. А, самое главное, почувствовал: между ним и ребятами возникла душевная связь, когда не умаляя привычную субординацию учитель -- ученики, на первое место выходит то, чего он так упорно добивался: содружество.
... В день его рождения к нему домой заявились с полдюжины десятиклассников -- делегация. Поздравили. И тут Климович принёс из прихожей внушительный пакет, больше напоминающий мешок. Стал развязывать.