— Садись, полковник, — сказал он Виктору. — Излагай.
Как представитель руководства, тем более из кадров, он к равным по должности обращался на «ты»: считал, что это наиболее демократичный способ общения.
— Как говорили древние, — вдруг добавил он, — фестина ленте[4].
— Хорошо, — кивнул Виктор и с усмешкой проговорил: — То, что я сейчас скажу, — сапиенти сат[5], как надо, я надеюсь.
Желтых выкатил глаза так, что Виктору показалось — они у него сейчас повиснут на ниточках. Испугавшись, что миссия его вот-вот провалится, Виктор добавил:
— Вы говорите — фестина ленте, а я — перикулюм ин мора[6]. Не удивляйтесь, у меня щекотливое дело, и, чтобы вас задобрить, я выучил пару строчек из латыни.
— А-а, — с облегчением вздохнул Желтых. — А то я уж подумал бог знает что. Латынь — язык трудный. Не многие умеют.
— Номер удостоверения у этого фигуранта сто шестьдесят два триста семнадцать, заполнено спецчернилами или черной тушью, печать сделана пуансоном. Подписано Соколовым, замначем управления.
— Стой! — воскликнул Желтых. — Какая из этих подписей?
Он вытащил из ящика стола три удостоверения и разложил их перед Виктором.
— Фамилия — Соколов, — задумчиво произнес Виктор. — А вот почерк — другой.
— Это — раз! — торжествующе сказал Желтых. — А номер, говоришь…
— Сто шестьдесят два триста семнадцать.
— И ты запомнил? — прищурился Желтых.
— Да. У тех, что вы мне только что показывали, номера такие. — Он без запинки назвал три номера. — Проверьте.
— Так… — Желтых заглянул в удостоверения и с нескрываемым уважением уставился на Виктора. — Это уже серьезно.
Он открыл сейф, достал несколько папок, книгу учета и начал их просматривать.
— Могут быть три варианта, — сказал он наконец. — Подделка — это раз. Утечка на Гознаке — это два. Возможно, преступники имеют там связь. Прошляпил наш работник — это три. Что скажешь?
— Первую и вторую версию я отбрасываю.
— Почему?
— Так подделать невозможно, а с Гознака муха не вылетит незамеченной.
— Значит, наша промашка? — снова прищурился Желтых.
— Выходит так, товарищ подполковник.
— В твоих словах я усматриваю вредный антагонизм между кадрами и личным составом, — строго сказал Желтых. — Как говорили древние, терциум нондатур[7], понял?
— Спасибо за информацию. — Виктор встал. — Я доложу о нашем разговоре комиссару Кондратьеву. До свидания.
— Так вот, мил друг, — тихо сказал Желтых, — я ведь не «Вася», иллюзий не строю. Ты вот старше по званию и поэтому считаешь меня, мягко говоря, дундуком. Вообще у вас, оперативников, к нам, кадровикам, уважения, можно сказать, что и нет. Я к чему? К тому, что за всю эту серию удостоверений я лично отвечал. И я ничего не прошляпил. Это удостоверение я лично выписывал настоящему Санько. А этот настоящий Санько был у меня пять минут назад. Удостоверение у него. А вот что было у бандита, уж ты разберись. Это твоя профессия, между прочим. Но если хочешь, прими совет: в августе тридцать шестого я лично задержал двух фальшивомонетчиков — братьев Самариных. Граверы были — первый класс! Мы им дали в камеру материал и инструменты. Они за ночь такое клише сделали — закачаешься. От настоящего специалисты отличить не могли! Смекаешь, куда клоню?
— Где эти Самарины?
— Расстреляны. Но ты учти, полковник: корни, связи могли остаться. И талантливые ученики. И то, что эти гады ходят где-то рядом с настоящим Санько — тоже факт. Они держали его удостоверение в руках, можешь не сомневаться.
Миронов с двумя сотрудниками отдела по борьбе с бандитизмом, или, как его называли сокращенно, ОББ, все утро пересаживался с поезда на поезд: накануне опергруппы не успели осмотреть все поезда, в которых могли ехать Маша и Султанов, и вот теперь приходилось наверстывать упущенное. Осматривали вагоны, тамбуры, искали любой предмет: обрывок ткани, пуговицу, след крови — словом, все то, что могло хоть как-то помочь в розыске… Работали в штатском — так было удобнее, меньше привлекало внимание. На станции Икша решили дождаться поезда в сторону Москвы. Поезд подошел неожиданно быстро. Снова началось утомительное, почти бессмысленное движение по вагонам. Примерно в середине состава навстречу опергруппе Миронова вышли из соседнего вагона три работника в форме городской милиции. Они осматривали скамейки, заглядывали под них — что-то искали.
Это были бандиты, те самые, что убили Машу и Султанова. Но как это часто случается в жизни, мы проходим мимо очень нужных нам людей и ничего не знаем об этом. Вот и теперь Миронов и его люди, не зная и, естественно, не догадываясь, кто перед ними, не только не приняли никаких мер, но, напротив, широко заулыбались «коллегам».
— Что ищете, товарищи? Позвольте документы, — сказал «старший лейтенант».
— Пожалуйста. — Миронов протянул раскрытое удостоверение. — Ищем то же, что и вы…
— А-а, — офицер откозырял. — Мы пока пустые. А вы?
— Тоже.
— Ну, счастливо. — Офицер наклонился к Миронову: — Товарищ майор, судя по почерку, это не простые урки… Это люди с опытом. С ними придется повозиться, это уж как дважды два.
…Когда подъезжали к Москве, один из оперативников подошел к Миронову и протянул раскрытую ладонь.
— Гайка? — удивился Миронов, осматривая медную плоскую гайку с номером. — Это вроде от медали или от ордена. Номер сто тридцать один восемьдесят три десять.
— От медали, товарищ майор. «За боевые заслуги». У меня есть такая, я знаю. По этому номеру можно установить владельца…
— Да что ты, Смирнов, право, — махнул рукой Миронов. — Мало ли кто и когда потерял эту гайку. Смешно. Ты где ее нашел?
— В тамбуре пятого вагона. Там на стене — бурые брызги. Похожие на кровь.
Смирнов не ошибся. Это был тот самый тамбур. На перегородке веером разлетелись пятнышки. Словно кто-то плеснул суриком.
— Пригласи понятых, составь протокол, сделай соскобы, — приказал Миронов. — Слушай, Смирнов. Тебе ничего не показалось странным? Ну, когда мы с милиционерами встретились?