Сеньку наряжают в цветной комбинезон, у которого одна половина синяя, а другая желтая, и на голову надевают остроконечный шутовской колпак. Сеньку-клоуна сажают на деревянного коня с подставкой-качалкой. Сев верхом, Сенька хватается передними лапами за шею коня и охотно на нем качается. «Раз-два, раз-два, — ритмично говорит Николай Павлович, — браво, Сенька, браво». И угощает всадника морковкой. Чудесно! Качайся — и получай угощение. Это не то, что лежать на спине и крутить бревно. Трудно и опасно, Того и гляди, стукнет по носу, если сорвется.
После репетиции Николай Павлович кормил Сеньку крошенной из хлеба и моркови и тихо, ласково говорил:
— Хорошо, Сеня… Молодец, Сеня.
Поев досыта, медвежонок лез к хозяину играть, а когда Николай Павлович садился возле его клетки, Сенька просовывал меж прутьев лапы, высовывал язычок и трепал бобровый воротник пальто. Наверно, меховой воротник казался ему каким-то животным.
Поздно вечером Николай Павлович делал прощальный обход своего звериного хозяйства и, всматриваясь в животных, примечал у них малейшие изменения. Покашливает Цезарь — уж не воспаление ли легких у него? Холодно в цирке. Что-то плохо заживает ухо у Марфутки… Наверно, загрязнилась рана. Трусиха она — трудно с ней работать… Надо подобрать в зверинце другого медвежонка. И Нечай что-то плохо стал есть. Десны болят — авитаминоз. Нужен рыбий жир, а где его достать?.. И, кажется, ангина. Нужны теплые припарки. Надо еще взять животных в зверинце: медвежонка и тигра. Хорош и бегемот. Если выехать, на нем верхом на манеж в начале программы или в финале — очень интересно будет!
СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ
Ночь была хоть и звездная, но мутно-серая, без луны. По полю, шурша, неслась сухая поземка,
Саперы-собаководы сержант Петухов и рядовой Черкасов, получив еще с вечера боевое задание, готовились к вылазке на передний край противника: надо было найти, нащупать смертоносное минное поле врага и обезвредить его — сделать в нем проход и открыть своему батальону путь к наступлению.
Не впервые это делал сержант Петухов, но каждый раз испытывал какое-то необыкновенное чувство. Он знал, что сапер при разминировании может ошибиться только один раз, но не от этого он приходил в приподнято-возбужденное состояние, когда зрение и слух обострялись до крайности. Это самочувствие напоминало ему то, когда он, укротитель, находился в клетке среди зверей, от которых ежесекундно можно ожидать нападения. Но здесь, в боевой обстановке, было еще сложнее и опаснее. В любой момент враг мог обнаружить их я сорвать боевой план. Вот это чувство тревожного ожидания боевых действий со стороны противника больше всего беспокоило Петухова. О смерти он думал редко. Когда же эта мысль пронизывала его и мгновенно обессиливала тело, он решительно отбрасывал ее от себя. «Не я один, — думал он, — миллионы не щадят своих жизней…» С тех пор как его родное село Семеновку заняли враги, Петухов часто думал о своей матери, оставшейся в оккупации, и горькое сожаление грызло его. «Чего я не взял ее к себе жить? — думал он. — Упрямая. Сама не захотела поехать. Говорила тогда: «Ты ведь у меня, Ваня, артист, все разъезжаешь, а я что там, сынок, буду делать в городе, в чужом доме? Я из своего родного угла никуда не поеду — здесь родилась, здесь и помирать буду». — «Как ты теперь живешь, моя мама, одна, старенькая?» — мысленно спрашивал Петухов, и тут же успокаивал и себя и мать, молча… разговаривая с ней: «Потерпи, мама, еще немного. Мы вперед идем, скоро освободим и вас…»