«Как хорошо, что у меня есть такой духовный отец!» — в очередной раз подумалось мне на пороге дома архиепископа.
Дверь открыла Елизавета Прокофьевна, личный врач Владыки, немолодая и невзрачная женщина в громоздких очках на узком лице. Елизавета Прокофьевна, которую Гурий называл «доктором», всегда неотлучно находилась при нем и жила в маленьком флигеле во дворе. Она приняла монашество еще в юности, как и ее брат, архимандрит Иоанн, который тоже бывал здесь частым гостем.
«Доктор» энергично пожала мне руку своей крепкой костлявой рукой и проводила в библиотеку — длинную комнату с книжными стеллажами по стенам и легким запахом иссопа, курившегося в маленькой ароматической горелке. Здесь мы обычно виделись с Владыкой. Немало вечеров просидела я за огромным письменным столом, на гладкой поверхности которого отражался бледно-зеленый нимб низко свисающей с потолка лампы. Мне было доверено приводить в порядок домашние архивы Гурия, составлять картотеку книг. Макая перо в круглую малахитовую чернильницу и выводя тушью на картоне книжные названия и имена авторов, я довольно часто слушала происходившие в библиотеке разговоры.
Особенно запомнился мне один.
— Вот, Погодин пишет, — сказал иеромонах Михей, лениво перелистывая какую-то книгу, — что, если бы в царской России была религиозная свобода, то половина крестьянства ушла бы в раскол, а половина высшего света — в католичество. Он прав?
Немного помолчав, Гурий усмехнулся невесело.
— Знаешь ли, — ответил он, — я тоже только что читал Аксакова: когда церковь — часть государственного аппарата, она теряет что-то очень существенное… Душа убывает, что ли… Здесь протест неизбежен. Отсюда и раскольники, и сектанты — это ведь духовная вольница, побег от официальной церковности…
— Значит, вы полагаете, что союз с государством для церкви губителен, даже если бы это государство было не безбожное, — резюмировал Михей, сверкая из своего угла круглыми стеклышками очков. Мне иногда казалось, что у него какие-то специальные очки — в них либо танцевали солнечные зайчики, либо собирались в гроздья огни люстры, но в любом случае понять выражение взгляда было невозможно.
— Для чего он вообще нужен? — отозвался архиепископ.
— Ну… охранять устои веры, искоренять ереси, я полагаю, — сказал Михей, и, судя по голосу, он специально хотел вызвать Владыку на откровенность.
Ответ Гурия показался мне не таким мягким, как обычно.
— Нелепость, — проговорил он, и отчетливая черта нарисовалась у него на переносице, что, как я заметила, бывало признаком внутреннего напряжения. — Вера — стихия духовная, как можно охранять ее мечом? Это не путь.
— Что же вы предлагаете?
— Я вам отвечу словами Достоевского: «Когда с попов сословность слезет», ереси сами исчезнут. И атеисты тоже!
— Пожалуй, Достоевский ошибался, — неожиданно донесся из противоположного конца комнаты голос архимандрита Иоанна. — Позвольте привести пример. Как вы полагаете, осталась бы Русь православною в XVI веке, если бы не было принято мер крайних, мер физического уничтожения еретиков — жидовствующих? Мне ли вам рассказывать, каков был размах этого движения и какие люди были увлечены им? Лучшие и просвещеннейшие умы государства, священство и чуть ли не сам великий князь! Что было бы, если бы Волоцкий не убедил государя растерзать еретиков?
Архимандрит был очень похож на свою сестру. Такой же высокий и сутуловатый, с маленькими глазами и большим носом, и такой же умный, как «доктор» Елизавета.
— А вы не задумывались, — спросил Гурий в свою очередь, — не задумывались о том, почему все попытки канонизировать Волоцкого за его подвиг не увенчались успехом? Значит, он не остался в сознании людей как святой, защитник веры. Наш народ сторонится кровавых.
— Нет, я все-таки о том, что было бы с Россиею, если бы она благодаря той эпидемии еретической от православия отступила? — воскликнул Иоанн, и его без того маленькие глаза совсем исчезли в прищуре.
— Этого я не знаю, — проговорил Гурий сухо, — но, думаю, что Достоевский был все-таки прав, и именно формальное состояние церкви уводило и в раскол, и в вольные поля протестантизма и, что самое печальное, позволило привиться у нас безбожию.