— Мишенька, — опять начал ласковым голосом Старец, — Бог являет нам свое человеколюбие не только в тех случаях, когда мы добро делаем, но и тогда, когда мы грехами прогневляем Его. Как долготерпеливо сносит Он наши беззакония, и когда наказывает, как благоутробно наказывает! Они уже понесли наказание своей совестью за своё лихоимство и нам нет надобности их более задерживать. Не должно, Мишенька, судить никого, хотя бы собственными очами видел кого согрешающим или коснеющим в преступлении заповедей Божиих. Так что развяжи их и Бог с ними.
Не имея ничего сказать в ответ, насупившийся Михаил ножом разрезал им же «заботливо» завязанный сзади дуба двойной морской узел и распустил верёвку. Не решаясь встать на ноги, все трое лихоимцев тут же упали в ноги старцу и начали вымаливать у него прощение.
Каждого поочерёдно подняв и обняв, он сказал всем, что никакого зла на них не держит, и что каждый может идти своей дорогой. Только одно он у них испросил — потребовал каждого, чтобы тот отрёкся от кривой разбойничей дорожки и первым делом причастился и исповедался в храме. Все трое горячо пообещали и потихоньку удалились.
Досадливо глядя на их удаляющиеся фигуры, Михаил в сердцах бросил ветошь, что держал в руках, и молча ушёл в сторожку. Жестом и коротким словом остановив направившегося туда же Костю, он объяснил — пусть побудет сам пока…
Тем временем, к старцу вернулся его весёлый нрав.
— Ну что, Костя — долг платежом красен, — начал он загадочно улыбаясь. — Должен же я тебя отблагодарить, что ты мне поленом по макушке заехал? — веселые огоньки глаз уже вовсю сияли на его лице.
Костя начал что-то виновато объяснять, но старец его остановил.
— Давеча творил ты молитву «Отче наш». И что ты говорил после «и остави нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим»? — он продолжал хитро улыбаться в бороду.
— Ну… и не введи нас во искушение и избави нас от лукавого, — нерешительно прочитал Константин.
— Во первых не «и избави», а «но избави» — так правильно, — продолжал старец, — а во вторых, читать можно ещё «И не введи нас в напасть, но избави нас от неприязни»…
— Как так, почему, — искренне и грубоко изумился Костя, — что нам, неправильно сказали? У нас в Евангелии от Матфея написано про искушение и лукавого…
— Всё правильно, — отвечал старец, — просто в самый первый перевод Евангелия перевели «напасть и неприязнь». А потом уже видно с латыни переводили, а там «ет не нос индукас ин тентационем, сед либера нос а мало».
— Кого мало? — не найдя ничего глупее, широко моргая глазми, переспросил Костя.
Нос — это «нас» на латыни, — уже немного посерьёзнел отшельник, — а «мало» — это «лихо». У вас что не давали латынь?
Костя виновато замотал головой.
— Ну да ладно. Так вот, когда переводили потом с латыни, то и перевели как «искушение» и «лукавого». «Тентационем» искушение оно и есть. А «мало» — это «лихо», его перевели как лукавого. Вот и получилось «не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», как в латыни. А в первом греческом переводе «не введи нас в напасть, но избави нас от неприязни». И ты попробуй сотвори сначала один раз как тебя учили, послушай, как в тебе она откликнется, а потом сотвори более древнюю, греческую и тоже послушай ся. И какой вариант те больше подходит, такой и выберешь.
Вот так-то, — закончил старец и снова широко улыбнулся. Он аккуратно на листочке написал текст молитвы и передал Косте. Костя взял её, не отрывая от листочка глаз, как третьекурсница берёт телефон с новой смской от интересного знакомого, и пошёл на край поляны читать.
Добро Ижєи. Прощание
Тем временем, Михаил вышел из сторожки. Весь собраный, с рюкзаком и каменным лицом.
— Засиделись мы тут, — начал он свежезаготовленную речь, — и пора нам далее идти.
— Ну надо, так надо, — старец, на удивление, не стал возражать. Только я вам тут кой чего соображу с собой, вы не сразу смотрите, а как до Старова дойдёте, так и глянете. Его глаза, сияя бездонной голубизной, казалось, были вселенским источником ребячьего задора и простодушной хитрости. Он припрыжку удалился в избушку, то и дело оттуда охая и что-то приговаривая. — Ты чего, — ничего не понимая, подтянулся к Михаилу Костя, — вроде же не собирались так быстро уходить?
— А мы всё делаем чего не собирались и не делаем что собирались, — туманно заключил Михаил, обнаружив в себе Сократа, и добавил, — пора в Видеево идти, нечего здесь штаны просиживать.
— Ты забыл, Миша, роль философа уже занята, — грустно улыбаясь, пошутил Костя и пошёл в сторожку собираться. Он сразу заметил, что Миша злится на старца. Ещё когда они про «Отче наш» говорили, Костя параллельно чувствовал, что Миша в сторожке не просто так сидит. Но спорить с ним сейчас смысла не имело и, по примеру старца, он согласился с этим решением.