В дверях он встретил, выходящего с небольшим холщёвым мешочком, хозяина и обменявшись радостными «Христос воскресе!» — «Воистину!» скрылся в дверях.
— И тебя хочу отблагодарить, Мишенька, за наше чудесное спасение, — подошёл отшельник к Мише, — видно, мне вас Всевышний послал, Слава Ему Великая, что так всё хорошо разрешилось!
Миша, не зная как на это отвечать, пока помалкивал.
— Вот вам, тебе, Михаил, и Константину гостинец тут. Как придёте в Старов, так и откроете. А до этого — ни-ни, — старец снова растворил улыбку в бороде, — понял, Мишенька?
Миша молча кивнул и взял мешочек. Тем временем, из сторожки вышел Костя.
— Ну, присядем на дорожку, — разрешил образовавшуюся паузу старец, и все присели на лежащее на поляне обхватное бревно. Птицы вовсю старались, послеполуденное солнце тоже усиленно искало прорехи в осенней начинающей желтеть листве, белки умудрялись суетиться, бегая вниз головой по стволу соседнего дуба, где-то вдалеке надолго завелась кукушка. Лес радостно ловил последнее тепло бабьего лета, по поляне пролетел, в поисках своего мушиного счастья, очередной паук, как бы подводя черту под этим годом.
Михаил резко встал, и во время его глубокого вздоха поднялись остальные. Белки перестали ёрзать по дубу, уставившись, как по команде, на людей.
— Ну, давайте я вас до опушки провожу, — предложил старец, и они направились вниз, к светлой прогалине леса.
Они шли молча, внимательно смотря под ноги и думая каждый о своём. Константин так и не успел попробовать почитать разный «Отче наш», чтобы найти свою версию и, мерно отсчитывая шаги, в ритм творил один из вариантов. Миша пытался разобраться в своих мыслях, роившихся у него, как кристаллы в подгулявшей друзе. Они хаотично налезали друг на друга, каждая борясь за право донести до него свою единственную правду, полностью отрицающую других. Его попытки разобраться в этом процессе ни к чему не приводили, а его богатый опыт снова нудненько ныл под ребром. О чём думал старец сложно было сказать, он шёл последним и просто радостно и благодарно внимал окружающую его красоту. «Господи, как хорошо-то!» словно было написано на его сияющем улыбкой лице.
В какой-то момент он остановился и, выдержав паузу, вымолвил: Ну что, будем прощаться!
Миша с Костей тоже остановились. Старец вновь включил хитрого лиса и обратился к Косте: Костюшка, что-то шёл я шёл и слышал у тебя всё звон какой-то в суме твоей…
— Какой звон? — Ещё не понимая подвоха, удивился Костя.
— Да, вот, я тоже и не знаю какой? — старец был преисполнен «неподдельного» удивления.
Костя полез в рюкзак и достал металлическую кружку.
— И обо что же она билась? — продолжал играть роль старец. Горючими слезами плакал бы Станиславский, видя эту сцену.
Костя полез ещё раз и вытащил новёхонькие 10 рублей 2013 года. Он сто раз открывал-закрывал, просматривал этот рюкзак и готов был поклясться, что их никогда там не было. Но они были и оказались сейчас в его руке.
Станиславский просто зашёлся в рыданиях, когда старец изрёк: что-то они в крошках все, Костюшка… а ну плесни на них водичкой!
Тут Костя что-то начал подозревать. Он достал последнюю бутылку воды и исполнил. Старец уже ничего не говорил, просто посмотрел на Михаила. Михаил взял монету и прочёл «Десять рублей. Банк России». В тот же момент старец исчез. Вместе со Станиславским. Очевидно, пошли отмечать удачно сыгранную сцену.
— И куда нам теперь… — неуверенно оглядываясь по сторонам, спросил Костя.
— Не знаю куда ты, а я на автобус иду, — глядя куда-то вверх, ответил Миша.
Костя поднял глаза и, не веря им, уставился на перекрещивающиеся в небе самолётные трассы.
— Никогда бы не думал, что буду так радоваться химтрейлам, — всё-таки нашёлся он, что сказать, и смеясь, бросился к Михаилу. Сами не понимая, что на них нашло, они побросали рюкзаки и, как дети, начали бегать по поляне, размахивая руками и крича всё, что придёт на ум. Солнце, чтобы их не тревожить, смешливо спряталось за тучку.
Через четверть часа, влетев в Старов и найдя там автостанцию, они сели на предпоследний автобус до Видеева, и как блаженные, улыбались в нём всем присутствующим.
— Вот какие нынче монахи пошли, добрые да приветливые, — попали они под перекрёстное обсуждение вездеприсутствующих бабушек.