соседка справиться тогда
к нему зашла участья ради,
а там, ОНА, в моём халате
из ванны вышла без стыда ...
Но это мелочи, поверьте! -
вослед, что было в круговерти.
Пришла я с дочкой на руках,
мой муж гражданский (вертопрах)
как будто злобы обожрался;
стал психовать, и даже дрался.
То приготовила не то;
то не помыла я авто;
не повернись и не вздохни;
орёт ребёнок - ну-к, заткни!
Да бил бывало ни за что:
мол, поломала жизнь его;
и даже в том моя вина,
что родила-то не ОНА;
в его квартире, что живу,
и что мешаюсь тут ему.
Стал выгонять меня из дома,
а мне-то некуда идти:
- Ну хоть уж к доченьке пусти ...
Кричал:
- Деревня из детдома!
Корова толстая, тупая ...
Ещё и матом, и другая
была там лексика в ходу,
что ни попало, как в бреду
прилюдно лил - прям водопадом!
Да слов таких не повторю,
а, впрочем, что я говорю:
такую грязь месить аль надо?!
(А я и вправду, не в угоду -
и не поспоришь - после родов
прибавила буквально в весе
наверно килограммов десять.)
Меня нисколько не щадя
он слов обидных, жгучих, разных,
бросал в лицо потоком грязным ...
ни в чём не сдерживал себя.
Всё стало мёртвым между нами;
надежды мысль бредовая
искала что-то новое.
Дашуха плакала ночами
и в маленькой его "однушке"
("хрущёвке" дряхленькой старушке)
Антон не высыпался боле,
а потому по своей воле
стал ездить якобы на "хату":
иль к компаньону или к брату.
Семейный быт не волновал,
он денег больше не давал,
питался сам (на стороне)
и наша дочь была на мне.
Приедет, примет душ и в ночь,
переодевшись едет прочь -
как будто нету нас на свете.
А я тогда была в декрете
и получала денег мало,
(грудное молоко пропало),
вот так полгода пролистала ...
Ах да! С чего там начинала?!
Они пришли на склоне дня.
Зачем? Ещё не знала я;
Маринка, смотрит и стоит,
покуда муж своё творит.
Молчком, без шума и без драк
собрал он вещи кое-как,
не так уж много было их
у нас с дочуркой на двоих.
Раскинул старенькую шаль
он на полу, прям посерёдке,
небрежно скомкав наши шмотки,
их бросил. (Что ж, того не жаль!)
Мои три платья, да пелёнки
да погремушки, распашонки ...
Глядела пассия украдкой,
(всё поправляя чуть укладку)
едва скрывая восхищенье,
лаская в сердце акт хищенья,
себе в том, как бы понимая -
всё правильно! - и это зная.
Он вынес узел на площадку
и молвил мне спокойно, кратко:
- Как люди бают? Вот вам Бог, -
сам указал на потолок,
затем добавил, тыкнув в бок, -
а там тебе, Беда, порог.
Не спорь, вопрос решён сполна:
отныне здесь живёт она,
а значит, ты и дочь теперь
уже здесь лишние, поверь!
И я стояла ... в шоке! В трансе!
Нет, не кружились мысли в вальсе,
их просто не было совсем.
Всё было будто не со мной;
мир принакрылся пеленой,
я заплуталась меж дилемм.
Да по башке бы табуреткой
коль получила, если б крепко,
и то очухалась быстрей!
А тут стояла, как слепая,
глухая и к тому ж немая -
ну, ничего не понимая!
По ходу что-то надевали,
во что-то вроде обували ...
Довёл меня он до дверей,
(я доплыла туда скорей)
молчком вложил мне в руки дочку,
на том хотел поставить точку.
Но, как открыл он только дверь,
во мне очнулся будто зверь;
но зверь не хищный; нет! не злой,
а тот, что жертвует собой,
лишь бы детёныша спасти.
Готовый, по земле ползти,
ботинки грязные лизать,
просить пощады, умолять.
Я умоляла, унижалась,
в нём разбудить пыталась жалость:
- Неужто, ты, убить способен?!
Мы ж там, в мороз погибнем обе ...
Тебе плевать пусть на меня,
но дочка - это ж кровь твоя!
И не было во мне той смеси,
в кой сгусток гордости и спеси.
А он вопил во всю мне глотку:
- Ты на себя-то глянь, уродка,
на отражение своё, -
сам пальцем тычет на неё, -
туда вот глянь, в конце концов!
И рассуди сама с собой -
ну как, могу я жить с ТАКОЙ?!
Суёт мне зеркальце в лицо.
Я на Маринку взгляд скривила -
о да! Она и впрямь красива,
и блеск одета и причёска ...
стандарт величия и лоска.
О жизнь! Ты мрачный океан -
холодный, жаждущий расправы ...
как злы, коварны твои планы;
как прост, безжалостен обман.
Меня он пнул:
- Хорош визжать! -
сквозь зубы процедил и топнул,
зашёл в квартиру, дверью хлопнул
и так оставил нас лежать
двоих на лестничной площадке,
а пол такой холодный, гадкий ...
Припоминается с трудом,
о чём я думала потом;
лишь эхом всхлипы отзывались,
а мысли путались и рвались.
Негодованье, сожаленье,
любви безумные мученья
смешались в ярости пустой -
кипучей! - но совсем не злой;
да нет, конечно же, не в той
что жаждет скорого отмщенья,
иль шлёт лихие изреченья
проклятий в небо жуткий бред
обидчику на страшный вред.
Не знаю, правда, почему -
но не желала зла ему.
В тот миг была тогда сполна
одним лишь тем поражена:
неужто также влюблена
в того, кто предал нас с Дашухой?
Кто так расчётливо с презреньем,
без всякой совести зазренья,
развлёкся пагубно с простухой.
Всё как во сне! Бедлам, ярмо ...
В мозгу свербело лишь одно -
мир опостылел, жизнь дерьмо!
Об стены, об пол биться лбом?
Визжать, скулить?!. Хотелось выть!!!
Вот только не хотелось жить.
В сыром подъезде полумрак;
сама с собою в мыслях споря,
с дочуркой встала кое-как,
а та спала, не зная горя.
Я покрывальце распахнула -
от дочки теплотой дохнуло -
её дыханья дух блаженный
коснулся ласково лица;
я приняла подарок ценный
и он, проникши вглубь свинца
того, что грудь мою теснил
и болью острою казнил,
её разбавил и она
теперь не так была сильна.
О, как хмелит твоё виденье;
недавно счастлива была,
пусть суетливо я жила,
но счастье ж было тем не мене ...
Да вот оно!.. в моих руках;
всё остальное просто прах -
зато теперь я не одна! -
и этим всё-таки сильна.
Взглянуть в глаза твои мне надо -
ты ж безмятежно, сладко спишь,
так нежно, ласково сопишь -
о ты моя, моя услада!
Тут от блаженства пошатнулась,
вдруг потерялась я во всём:
в пространстве, времени ... потом