Муза
Инна Нюсьман
Amantes - amentes — лат. влюбленные - безумные.
Я открыла глаза и увидела белый потолок. Я вижу его каждый день. Каждое утро, проснувшись, я созерцаю его светлую чистоту, оцениваю его высоту, я душевно тянусь ввысь, но разбиваюсь о потолок, словно о непроницаемый барьер. Я поднялась с кровати и, как и тысячи раз до этого, оглядела белые стены, светлый линолеум. На прикроватной тумбочке лежат белые листы бумаги и ручки. В углу комнаты – злосчастный, встроенный в стену, белый умывальник. Он вгоняет меня в уныние. Я вдохнула здешний воздух, и, как всегда ничего не ощутила в нем. Он не настоящий, очищенный, и запахи не пронизывают его. Значит он мертвый. Проклятье! Будто иметь канарейку в золотой клетке, которая совсем не поет. Я схватила с тумбочки белые листы. Черти… Снова забрали то, что я написала вчера. Эти безликие в белых халатах, они снова сделали листы бесцветными. А я так хотела, чтобы они обрели цвет! Каждое утро они приносят новые и новые листы. А я не хочу новые. И хоть бы раз помяли их, что ли? Придали бы им форму. И почему они не разрешают оставить мои листы себе?
Вообще, я писатель. Но сегодня я не хочу писать. Нужно придать листам оттенок, одушевить их. Я оглядела ручки. Черные. По крайней мере, этот цвет одухотворен. Как же хорошо, что не бывает белых чернил! Я села на кровати, скрестив ноги «по-турецки», и положив перед собой листы. Я сделала первые неуверенные штришки. Они словно боялись улечься на бумагу. Но я налегла на ручку, и штрихи стали четче, они все более контрастировали с белизной листа. Постепенно из беспорядочных линий вынырнуло удивительное живое лицо. ЕГО лицо.
Пока я любовалась своей картиной, с тихим стуком ко мне в палату вошла медсестра. Ее халат бил по глазам. Снова эта ужасная белизна! Я поморщилась.
- Дорогая моя, пора завтракать. Я провожу Вас до столовой.
- Доброе утро, для начала! И не надо меня никуда провожать. Я здоровая женщина и полна сил. Тем более, я никому не причиню вреда.
- Вы говорите так каждое утро. Но, увы, таковы правила.
- Значит, я не пойду завтракать.
- Хотите Вы этого или нет, вы будете есть. Завтрак Вам принесут.
- А не пошли бы вы?! – яростно выкрикнула я и, схватив подушку, запустила ее в медсестру. Крепкая девушка поймала подушку:
- Если вы будете буянить, я вызову санитаров, - нейтральным голосом предупредила девушка.
- А куда же без них?! – с горечью отозвалась я внезапно севшим голосом. – Передайте доктору, что я хочу, чтобы то, что я рисую и пишу, оставалось при мне.
- Вы же знаете, что это невозможно.
- Но я так хочу! Я хочу завесить эти ужасные стены исписанными листами и рисунками. Эта комната должна быть омрачена хотя бы ими.
- У нас это не принято.
- Тогда я испишу здесь все стены. – Я встала с кровати, бережно положив портрет на постель, и подошла к противоположной стене. Черкнув ручкой по стене, я увидела лишь слабый влажный след на белоснежном кафеле.
- Вы не сможете это сделать, - прокомментировала девушка.
Как жаль, что у меня в палате нет, и не будет стремянки, чтобы влезть на нее и исполосовать потолок всевозможными узорами. Такое подобие граффити для «желтого дома». Я повернулась к медсестре:
- Тогда я испишу стены кровью.
- Вы лишь потеряете много крови и навредите своему здоровью. Но кровь потом всё равно смоют. К тому же, у Вас нет режущих предметов.
- Зато у меня есть колющие. – Я указала на ручку.
- Что ж, Ваше дело.
Господи! Как же мне надоели их заученные сухие фразы, постные лица, наигранное спокойствие… Сил нет…
- Позовите врача, - отрезала я. Разговор с безликой медсестрой ужасно наскучил мне.
Я снова опустилась на кровать.
Я знала, что визит врача ничего хорошего мне не принесет, но, тем не менее, слабая надежда еще теплилась в моем сердце, как догорающие красноватые угли в костре. Я ожидала снова увидеть ужасающий белый халат, но лицо… Нет, её лицо не было таким же, как у медсестры. Врач была удивительной женщиной с живыми искрящимися проницательными глазами, кривоватой улыбкой и очками на кончике носа, co светлыми волосами до плеч, всегда собранными на затылке черной заколкой с изображением совы. Я знала, что она будет, как всегда, строгой и немногословной. Однажды я написала о ней. Ведь она, несомненно, была человеком достойным пристального внимания. Врач отличалась от всего медперсонала, что-то трепетное было у нее во взгляде: нескончаемый оптимизм и желание жить, желание лечить людей. Но только я не больна. И нам с ней не по пути. Четыре месяца я твердила ей это, но она мне не верила. А она создавала впечатление такого понимающего человека! Она – профессионал и один из лучших психиатров столицы. Но она не смогла понять меня, понять то, что я здесь умираю, душа моя ссыхается, как яблоко на солнцепеке.