Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.
– Иди, иди, – тихо сказал мерянин, – ладно тебе. – Он сам низко кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.
Встали и повернулись: Одинец – на сивер, Тсарг – на полуденник, – и расстались. Потом Тсарг оглянулся. Одинец шагал саженными шагами, и за ним прыгал лубок. Шибко идет!
– А-ой! – закричал Тсарг. – Много-много шкурок накопишь, приходи! Откупишь виру, у меня жить будешь!
Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол. Опять зашагал…
А Тсарг все глядел – большой парень, сильный работник… Эх, уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг дал Одинцу, торчали, еще прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.
Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново настораживать стронутую снасть.
У старшего большие заботы. Семья держится его приказом. Семья – сила. Рассыплется семья – каждый обидит. Но приказ старшего без ума ничего не стоит. По присловью – кривую спину не выпрямишь кафтаном и глупую голову не украсишь шапкой. Тсарг шел и в уме отсчитывал все будущие денечки – кому, что, как и когда делать. От дум тяжелела голова.
А Одинцу нипочем. Одна не болит голова, а болит – так все одна. Оружие хорошее, силы достаточно, и ему сам леший был не брат. Он шагал и шагал в деревьях и поросли, выбирая дорожку для лубяных санок, поглядывая на мох и сучья, чтобы определить путь и не сбиться в серенький денек, когда по небу не поймешь, где полуночь, а где полдень.
В середине дня беглец присел на повалившееся дерево, съел кусок вяленого мяса и – дальше. Усталости нет, ну и ступай.
Встретилось широкое болото, куда шире того, через которое Одинец осенью пробирался к Тсаргу. Желтел тростник с черными бобышками, под снегом темнели кочки, и голый ракитник стоял, как обгорелый. Щедрая клюква до весны спряталась под снегом. Окон не видно, зыбун затвердел.
Не верь болоту и зимой. Болотная жижа густа и тепла. Там, где к кочкам, камышу и к кустам ветер подбил снег, в самые лютые морозы не замерзает вода.
Пора становиться на лыжи. Охотничьи лыжи короткие, шириной же в четверть. Передки распарены в бане, заострены и выгнуты. В них были высверлены дырочки для поводка, чтобы легче вертеться в лесу.
Теплый зыбун еще дышал. Иногда на лыжном следу снег сырел, прихватывая санки. В таком месте, эй, не стой, ступай вперед. Но и бежать не беги, не зевай и сильно не дави, лыжи вынесут.
Вот и конец болоту. Одинец поглядел назад. Широкий малик от лубяного полоза петлял, но нигде не рвался. Веревочка к Тсаргову огнищу, ее еще долго будет видно. Засыплет новым снегом, отпустит оттепелью, малик постареет, но все зоркий глаз его найдет. А что впереди? Чего же зря терять время, иди да иди.
До этого места мысли Одинца летели назад. Все думалось о Тсарге и о его семье, как он жил с ними. Добрые люди. Думалось о возвращении Тсарга из Города, что он сказал и как, не медля часа, принялся собирать Одинца в путь. А девка, дочь Тсарга? Пустое дело. Вот если бы подменить ее на Заренку… Заренка!
Мысли Одинца оторвались от Тсарговой заимки и полетели вперед. Пятнадцать фунтов серебра – большое богатство, но ведь и оно собирается по золотникам. Тсарг сказал правду. Набрать побольше мехов и оправдать виру.
Небо густо посерело. Парень зашел в пихтач и выбрал дерево, подсохшее на корню. Чтобы не было жарко, он сбросил тулупчик и нарубил пихтовых лап на постель. Сухое дерево он свалил, сбил сучья и надколол бревно припасенными в поклаже клиньями. Потом он приподнял его на сучьях и развел костер под хлыстом.
Он расстелил пихтовые лапы вдоль готовой нодьи, чтобы не лежать на снегу. Костерок разгорелся, из хлыста закапала смола, и надколотое бревно приняло огонь. Теперь дерево будет само себя досушивать и кормить огонь без отказа. Пламя сгрызет бревно до самого комля.
За делом сгустилась ночь. Здравствуй, темная! У нодьи светло и тепло. Одинец растопил в котелке чистого снега, бросил горсть крупной муки и щепоть соли, опустил кусок вяленого мяса. Каша поспела быстро, и самодельная ложка дочиста выскребла котелок.
Свет от нодьи ходил по непроглядной стене, показывал и гнутые, щетинистые лапы, и сизые стволы, и волосатый мох на ветках. На огонь налетела сова, бесшумно порхнула туда и сюда, метнулась, и нет ее. Одинец смотрел вверх, как из колодца. Наверху плясала и мигала звездочка.