Я оглянулся. Туристов рядом не было — видно, они продвигались по параллельной мне улице, — и, прикидывая, как выйти на встречу с ними, я еще раз свернул и попал на еще более узкую безлюдную улочку. Солнце светило мне в спину. В отличие от предыдущей она не поднималась, а столь же неудержимо начала спускаться, мои шаги невольно убыстрились, и тут меня кто-то окликнул. То есть имени, конечно, не произнесли, но сомнений в том, что окликнули именно меня, не было. Я невольно повернул голову. В темном проеме узкой растворенной двери стояла девушка. Она стояла правым боком ко мне, правой же рукой упираясь в противоположный косяк двери на уровне своего лица. Скользящий вдоль стены луч солнца освещал ее плечо, вскинутую темную руку и бедро, обтянутое пятнистым коричнево-желто-белым коротким платьем. Блеснули зубы девушки; тонкие, по-негритянски выразительные пальцы, освещенные солнцем, передвинулись, показывая мне какую-то цифру. Потом еще один палец, освещенный солнцем, сполз в тень. Мы, очевидно, торговались. Чего доброго, она сбавит цену еще, и тогда, поскольку мне все равно придется уйти, подумает, что я в буквальном смысле не ставлю ее ни в грош. Я разглядывал ее лицо, свежее, отчасти наивное даже, лицо молодой женщины. Мулатка, улыбаясь, смотрела на меня, а я, улыбаясь, смотрел на нее.
«И не оставил там души ни крошечки своей», — поется в одной песне, которую принято считать моряцкой. Души и я тут совершенно не собирался оставлять, но, когда нас манит в дальние края, разве не маячит перед нами тень приключения? Мулатка ничего не сказала мне вслед, но когда через сотню шагов я, не выдержав, оглянулся, то увидел, что она все так же стоит в проеме своей двери, подставляя бедро и плечо скользящему лучу солнца.
Лиссабон. Остатки акведуков времен римского владычества. На набережной возвышается белокаменный, роскошный памятник знаменитому мореплавателю. Полтора десятка стоящих за спиной мореплавателя символических фигур выполнены в мельчайших подробностях — из камня вырезаны завитки волос, буквы на пергаментных свитках, четки, фестоны жабо, перстни на каменных пальцах. От того, что кто-то столько сил потратил на изготовление огромной конфеты, было почему-то даже радостно, но почему — объяснить не берусь. А немцы из Бремена и Кёльна уже ахают и жужжат камерами. Вереница каменных полированных красавцев на них действует. Да здравствует, кричит памятник, наш великий соотечественник, осчастлививший мир своими подвигами! Когда страна маленькая, а промышленность ее имеет лишь гомеопатическое влияние на соседей, памятники вроде такого выглядят довольно безобидно, как сам мореплаватель со своим безупречным каменным париком.
Я не знал, с кем бродила по Лиссабону Настя и вообще была ли она в городе. Ни к чему мне участвовать в их делах, говорил я себе, они и без меня сообразят, как им жить дальше. Надо заставить себя поставить точку и не думать больше ни о том, что с Настей стало, ни о том, что с ней будет дальше. И даже о том — почему. Пусть живут как хотят. Пусть наперегонки замечательно работают, пусть от них пахнет лучшими в мире духами, пусть используют свое знание языков и дипломы вузов для того, чтобы запомнить названия тридцати соусов и шестидесяти закусок. И пусть за это приплывают домой на полтора дня раз в полгода.
Когда мы шли Бискайским заливом, теперь уже с юга на север, мне позвонили из каюты номер сорок восемь по четвертой палубе и попросили к ним зайти. Там мне опять за что-то дали иностранных денег. Деньги, насколько я понимал, были не старпомовские, а чуть пожиже, но дареному коню в зубы не смотрят. Я взял, жалея, что не получил их на два дня раньше.
Потом мы заходили в Темзу и отдавали обратно взятых для увеселения англичан. Потом заходили в устье Мааса и в Роттердаме отдавали голландцев. В Бремерхафене «Грибоедов» на несколько часов опустел — сошли немцы, и круиз закончился.
Как сходил с судна Швейниц, я не видел — ну да мы оба могли обойтись без прощальных объятий. О его планах относительно будущих круизов на «Грибоедове» мне ничего известно не было, впрочем, теперь это уже не имело никакого значения. Как и то — понесся ли он прямо с судна в клинику к своей Дороти или решил сначала узнать у врачей, что осталось там от прежнего.
К вечеру палубы заполнили другие пассажиры. Это были уже пассажиры в чистом виде — они плыли не для увеселения, а по делам. Нам предстоял рейс на Канаду.
По дороге мы снова зашли в Англию. Погода вдруг сразу изменилась, и, когда мы шли Темзой, ветер был такой, что о снасти судна разбилось несколько птиц. Птиц сносило за борт, но один голубь упал на палубу, и дек-стюард, ухаживавший за животными, облепил крыло голубя пластырем и посадил его в пустую клетку. На палубе было полно иностранцев, плывущих в Канаду. Молча раскуривая свои трубки, они вскидывали брови, видя между клетками, в которых тявкали запертые собаки, клетку с замотанной белым птицей.
Концерты на судне вечерами следовали один за другим. И хотя так же пел подпоясанный шелковым шнурком Митя Бородулин, так же малиново охала и ахала голосистая хитрая бабина из пассажирской службы, так же невозмутимо изготовлял свою виртуозную, никому не нужную музыку ксилофонист, но воздух рейса был уже не тот. Я вылезал из своего бессмысленно роскошного люкса пройтись разок-другой из носа в корму.
Вьюрка после Канар не было видно, хотя еще несколько дней боцман сыпал на всякий случай пшено на невыкрашенное место. Сейчас, проходя мимо, я заглянул по привычке в закуток за шлюпбалкой — и обомлел. Место снова было занято, и кем! Я глазам своим не поверил: опершись спиной и скрестив руки, там стоял и смотрел на море герр Швейниц! Но откуда он здесь? Увидев меня, он не проявил никакого удивления, только глаза его будто подернулись пленкой. А мне… Нет, мне было определенно неприятно видеть этого человека, неприятно знать, что он все еще находится на судне.
Резко отклонившись от своего курса, «Грибоедов» уходил на северо-восток. Линейный пассажир недоверчив и мыслит самостоятельно: поворот был сразу же замечен. Линейному пассажиру надобно поскорее прибыть, линейный пассажир хочет знать, почему судно отклонилось от кратчайшей прямой. Линейный пассажир не любит, когда ему отвечают уклончиво. Капитану пришлось ответить прямо. Пассажирам стало известно, что на юго-западе по Атлантике гуляет ураган.
Ураганы теперь принято именовать именами собственными — в отличие от других погодных явлений ураган чем-то подобен живому существу: зародившись от столкновения встречных ветров, жары и холода, не без участия испарений горячего на экваторе океана и мощных течений, ураган дальше уже существует по собственным законам. В осеннюю северную Атлантику чаще всего добираются ураганы из района Карибского моря. Пока ураган проходит такой путь, имя его становится почти знаменитым, так много он успевает всего наломать. Тот ураган, от которого мы пытались уйти, носил имя «Грета». На выходе из Английского канала мы встретили лайнер «Куин Элизабет». «Куин» шла без антенн и шлюпок, но, судя по тому оживлению, которое в бинокль можно было заметить на ее палубе, была счастлива, что так отделалась: за четверо суток до того над ней повеселилась «Грета».
Нас начало качать на вторую ночь после выхода из Ла-Манша. Качка была килевой, успокоители оказались ни к чему, и тут только я возблагодарил тех, кто переселил меня в люкс. Люксы располагались где-то совсем вблизи от центра тяжести судна.
Надо было только полностью включить кондишн да еще поставить на столе вентилятор так, чтобы все время быть слегка на ветру и ни секунды не расслабляться, а если вдруг желтизна все же начинала плыть перед глазами и ты чувствовал, как все тело становится липким, голова тяжелеет и в висках начинает пощелкивать, надо вскакивать и бежать на ют, к леерам, — там уже летит вовсю водяная пороша, и корма теплохода тяжело ухает, садясь в водяную яму, и твой вес вдруг становится огромным, и колени готовы подогнуться. Рядом с тобой еще несколько человек с отвращением на лице виснут на леерах. Эти пассажиры, я имею в виду линейных, в отличие от круизных не боятся выразить недовольство, плохое настроение, отвращение. Круизные считали капитана чем-то вроде хозяина привилегированного санатория, нынешние, линейные, считают его сродни бригадиру обыкновенной поездной бригады. Первые, естественно, предчувствовали всяческие радости и приятные сюрпризы, которые им, конечно, готовят, вторые — заранее раздражены. Целую неделю плыть, думает линейный, — о черт, какая скука. Угораздило же меня сюда забраться! А почему не заполняют палубный бассейн? Холодно? Пусть заполнят, вдруг я и в холоде захочу выкупаться? В рекламном проспекте сказано, что на судне к услугам пассажира — бассейн? Сказано. И предоставьте.