Раздумывать было некогда. Николай рванул сигнальный шнурок, горячий двигатель завелся сразу, и «Тритон» пошел, набирая ход. На шлюпку с ходу бросили конец с кошкой на конце, взяли их на буксир и в тот самый момент, когда катер миновал косу, врезались в туман. В море так часто бывает: чуть-чуть не сгубил их всех этот туман, а тут туман же и спас. Ушли.
Ну конечно, радости тут было без меры. Молодежь. О ночных тревогах сразу забыли, поздравляли друг друга. Им казалось, что теперь все страшное позади, и, пожалуй, один Николай понимал, что и дальше придется несладко. Но и он молчал, не хотел портить праздник ребятам. Молчал, а сам гнал полным ходом на север.
Такому баркасу по прямой идти тут часов девяносто. Но Николай выбирал путь подальше от морских дорог. Где полюднее — шел ночью, под парусами, и смотрел, конечно, в оба: чуть дымок — сразу в сторону, подальше от греха, и только на шестые сутки, как стемнело, вышли к Мангышлаку.
Ночь выдалась безлунная, бурная. Это было им на руку. Приглушили мотор, встали под паруса и взяли курс прямо к рейду.
Вот где было самое опасное место. От берега до берега, через все море днем и ночью ходили тут английские корабли, и рассчитывать, что удастся проскочить незаметно, не приходилось, конечно.
Но пока что Николаю везло, и «Тритон», ни с кем не встречаясь, миля за милей приближался к нашим берегам, и с каждой милей ребята крепче верили, что все сойдет хорошо.
Вдруг прямо по курсу взвилась над морем зеленая ракета, и сразу в трех местах, отсвечивая на гребнях волн, зашевелились лучи прожекторов. Не спеша, шаг за шагом, как на ученье, англичане просматривали море, и казалось, вот-вот нашарят, возьмут вперекрест, и тогда, конечно, несдобровать бы «Тритону».
Но Николай и об этом подумал еще на берегу.
Он спокойно, без паники, приказал поднять из трюма две бочки бензина и погрузить на шлюпку. Ее от самого Святого так и вели под кормой, только нос подтянули повыше, чтобы не захлестнуло волной. А тут, конечно, буксир потравили, и шлюпка встала на ровный киль.
Николай для этого случая еще в Баку припас моток бикфордова шнура. Он достал его из каюты и, пока грузили бочки, отмерил кусок минут на пятнадцать горения. Потом, когда люди все поднялись на борт, сам прыгнул в шлюпку, открыл горловины на бочках, сунул в одну конец шнура, другой конец обмотал вокруг гребной банки и запалил. А сам не спеша поднялся на палубу, ножом отхватил буксир и встал к рулю.
Шлюпка закачалась за кормой и сразу пропала в темноте. «Тритон», распустив паруса бабочкой, пошел на прорыв… А прожекторы все шарили по воде. Раза два совсем близко вспыхивали в их лучах пенные гребни волн, и, будь на «Тритоне» белые паруса, не уйти бы ему от глаз английских сигнальщиков. Знаете, как от гребней отсвечивает. А белый парус — и говорить нечего: так бы и нарисовало в отсветах, как на картинке. А черные — другое дело. Черные не заметили, пронесло. И теперь секунды решали дело.
На баркасе все столпились на корме и смотрели назад, в темноту. И, наверное, долгими показались им эти пятнадцать минут. Но как ни долго тянулось время, а все-таки прошло. Вспыхнул за кормой робкий огонек, стал разрастаться вширь, в вышину, а еще минут десять прошло, и уже на полмили кругом, освещая бурное море, заполыхал роскошный факел.
И сейчас же с трех сторон кинулись к нему лучи прожекторов, скрестились, осветили черные клубы дыма и стали медленно сокращаться, точно пламя втягивало их в себя. Три корабля спешили разгадать ночную загадку, которую загадал Николай. А он тем временем под всеми парусами шел прямой дорогой вперед, к заветной цели.
Я в ту ночь был в дозоре, на катере. Мы тоже видели далекое зарево и поспорили еще: чему бы там гореть? Поспорили, да так и не решили.
А под утро, в самую собачью вахту, — тут, знаете, спать смертельно хочется, глаза слипаются, и лезет в голову всякая чертовщина — вижу, идет с моря этакое чудище с черными парусами.
Думал, померещилось. Нет.
Ну, дал для острастки очередь из пулемета. Они обронили паруса, закачались на волне. Я подхожу, гляжу и глазам не верю — Колька Бичевин!
Расцеловались, конечно, поделились новостями. Дал я им пропуск, и разошлись. Они прямо в Кутум — являться к Сергею Мироновичу Кирову. Он как раз над пристанью жил, где теперь Дом пионеров, и штаб его там же помещался. А я для продолжения службы — в дозор.