Вдруг бежит слева наш связной. Кричит, машет пилоткой. Подбежал, отдышался, доложил. Оказывается, две свежие роты СС прорвались тут к самой Волге, а у наших ни патронов, ни живой силы.
Мичман Ласточкин сразу принял решение: сняли пулемет с «Комсомольца», подхватили коробки с лентами — и со всем экипажем все туда бегом.
А я остался на корабле. Нога болит. Скучно. Да и тревожно, признаться.
Бой где-то рядом, здесь, за домами, но мне с палубы ничего не видно. Только шальные пули фыркают иногда поверху.
Слушаю: наши пулеметы молчат. Винтовки бьют редко, должно быть на выбор. А немцы стрекочут, как сверчки. Потом наш «максим» заговорил. Другой откликнулся, третий… «Видимо, — соображаю, — подошли наши ребята».
Вовремя, выходит, ленты подвезли. Не зря старались. Ну и повеселее стало, и боль вроде меньше. А потом слышу: «Ура!» А раз «ура», значит, все в порядке. Скоро, значит, вернутся наши, и мичман вернется, а там, глядишь, и домой.
Я кое-как забрался в машину и стал греть мотор.
Разогрел, выглянул, вижу, идут наши девушки-санитарки, и у каждой на буксире вроде маленькой лодочки. Я тогда эти лодочки-волокуши в первый раз увидел и сперва не понял, что это за сухопутная флотилия. Ну, а потом-то вижу, раненых привезли в этих лодках. Одиннадцать человек. И та, молоденькая, военврач, которую вчера сюда доставили, и она тоже с ними. Только я ее не сразу и узнал: обмундирование в пыли, лицо черное от копоти, а сама серьезная, строгая. Нелегко, видно, достались ей эти сутки.
Ну, а она-то меня сразу узнала, конечно, но даже и не поздоровалась толком, будто мы и не знакомы. Козырнула только и сразу:
— Как скоро можете отойти?
— Отойти-то, — говорю, — можно хоть сейчас, только торопиться, по-моему, некуда.
— А это, мичман, не ваше дело, — говорит она. — Грузите, девушки, раненых — и сейчас же назад. Сопровождать мне самой придется. А вы, мичман, готовьте судно к отходу.
Так и сказала — «судно». Понимаете?
— Вот что, милая девушка, — говорю я. — Грузить раненых — это вам разрешаю, но только мы пока никуда не пойдем.
— Для вас, — отвечает она, — я не милая девушка, а старший начальник. Я вам приказываю, а вы выполняйте, мичман.
А сама чуть не плачет.
— Успокойтесь, — говорю я, — все равно ваше приказание я выполнить не могу. Вот придет командир корабля мичман Ласточкин, даст команду, тогда и пойдем.
— Мичман Ласточкин не придет, — говорит она и показывает на свою волокушу.
— Так, — говорю я, — тогда, конечно, другое дело… А куда же его?
— В голову, тяжелое, — отвечает она, а сама торопит санитарок с погрузкой.
— Но идти-то все равно нам нельзя, — говорю я, — вот вернутся матросы…
— Матросы не вернутся, — говорит она, — никто из вашего экипажа не вернется… Готовьте судно!
— Судно-то готово, — отвечаю я, — да без рулевого не могу же я идти.
— Я сама встану к рулю…
— А вы хоть раз за рулем стояли?
— Нет, — говорит.
Посмотрел я на Волгу. Представил, как нам идти… И такой широкой показалась мне Волга. Сейчас-то тихо на воде, и солнышко светит. А выйдем из-под горы, и сразу закипит все от разрывов. Ну как в такой обстановке ставить ее к рулю? Накроют первым же снарядом.
— Ну, вот что, — говорю, — подождем до вечера, а как стемнеет, попробуем. Может, и прорвемся.
— Нет, нет, — говорит она, — это невозможно. У меня здесь все тяжелые. Всех нужно срочно оперировать. Я на час не могу оставить их без хирургической помощи. Не имею права.
— А под огонь подставлять людей и судно — это вы имеете право?
Она подумала секунду, потом говорит:
— Мичман, миленький, может, как-нибудь, может, чудом вдруг проскочим? Ведь тогда всех можно спасти.
— Так-то так, — говорю я, — дело, конечно, большое, но ведь чудеса-то не часто бывают. На чудо надежда плохая.
— Ну, плохая, а все-таки есть? Есть, скажите?
— Вот сюда не надеялись, а прошли, — говорю я.
— И обратно пройдем. Только давайте скорее. Ну, поехали?
— Ну, поехали, — говорю, — если так.
Подвел ее к штурвалу.
— Так — вправо, так — влево… Понятно? Ехать нам вон туда, видите кустики? А правее воложка. Понятно? Если доберемся туда, тогда метров за тридцать от берега дергайте этот шнурок. Это сигнал, я остановлю машину… Понятно?
Она кивает: понятно, мол.
— Ну, — говорю, — раз понятно — пошли.
Нога у меня распухла, болит, стоять невозможно. Но я кое-как доковылял, взял багор, отпихнулся, развернул «Комсомольца» носом от берега.
— Ну, — говорю, — капитан, теперь держитесь, не зевайте. В случае чего поминать-то вас как?