Я. П. Бутков
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
ЯКОВ БУТКОВ, ЕГО ГЕРОИ И СЮЖЕТЫ
В один из осенних петербургских дней 1845 года на книжных прилавках появилась книга в скромной серой обложке: «Петербургские вершины, описанные Я. Бутковым». Ни название, странное и непонятное, ни имя автора ничего не говорили читателю. Но острота сюжетов, юмор, живость повествования привлекли внимание критики, которая вскоре почти единодушно приветствовала рождение нового таланта. Впрочем, в литературных кругах было и раньше известно, что Бутков — писатель-самоучка, выходец из мещан Саратовской губернии, что он с большими трудностями, порою пешком, перебрался в Петербург, что он влачил полунищую жизнь, снимая где-то угол или мансарду. Дарование Буткова было замечено А. Краевским, и он взял молодого писателя на работу в свои «Отечественные записки». Для Буткова это было бы спасением, если бы «благодетель», опытный и энергичный журналист, но редкостный скряга, не выжимал из него все соки. «Кр<аевский> оказал ему (Буткову. — Б. М.) важную услугу, — иронически писал Белинский В. П. Боткину в ноябре 1847 года, — на деньги Общества посетителей бедных он выкупил его от мещанского общества и тем избавил от рекрутства. Таким образом, помогши ему чужими деньгами, он решился заставить его расплатиться с собою с лихвою, завалил его работою, — и бедняк уже не раз приходил к Некр<асову> жаловаться на желтого паука, высасывающего из него кровь»[1]. Мы мало знаем о Буткове и лишь по отдельным деталям немногочисленных воспоминаний современников можем восстановить черты его биографии. Несмотря на розыски в архивах, до сих пор не удалось установить год его рождения.
А. Милюков так рисует внешний облик Буткова:
«В первый раз я встретил Буткова в редакции „Отечественных записок“. Это было утром. В кабинете издателя застал я человек пять или шесть сотрудников журнала, у которых шел довольно живой разговор об итальянской опере. В стороне от других, не принимая никакого участия в суждениях и спорах, молча и как-то неловко сидел молодой человек, в поношенном черном сюртуке, застегнутом доверху на порыжевшие пуговицы, в сапогах, к которым, очевидно, несколько недель не прикасалась щетка. Большая голова, с резко выдающимися скулами, неправильными чертами лица и под гребенку остриженными волосами, с первого взгляда производила впечатление не совсем приятное, но оно скоро изглаживалось при виде кротких, умных глаз и красивого очертания рта, как будто ежеминутно готового улыбнуться»[2].
Из рассказов другого современника, С. Д. Яновского[3], известно, что Бутков, несмотря на свою исключительную замкнутость, сблизился с Достоевским, бывал в кругу литераторов, связанных с движением петрашевцев. Но судить о его взглядах, позициях мы можем только по его творчеству, — иных источников не осталось.
Позиции эти раскрываются прежде всего в предисловии к первой части сборника — «Назидательном слове о Петербургских вершинах» (вторая часть вышла в 1846 г.). Предисловие носит особый характер: полное иносказаний, оно является не только ключом к пониманию сюжетов и героев книги, не только проясняет место автора в литературной борьбе, но и служит своеобразной творческой декларацией направления, к которому Бутков примыкал.
Писатель протестует против того, что Петербургом слывет только «численная незначительность блаженной частицы» населения, просторно, удобно, комфортабельно проживающая в средних этажах, «как будто прочее полумиллионное население, родившееся в его подвалах, на его чердаках, дышащее одним болотным воздухом, лечащееся болотными испарениями, не значит ничего, даже вовсе не существует!» Резко возражает Бутков против того, что книги пишутся не для обитателей чердаков — «небесной линии», «петербургских вершин», а для «срединной линии», где роскошествует «блаженная частица человечества, собственно именуемая Петербургом». Бутков тем самым адресовался к читателям демократического Петербурга, обитателям «подоблачного пространства», охваченного душными или холодными комнатными клетками, и их братьям — жителям подвалов. Два различных мира с непримиримыми страстями выступают в книге Буткова: с одной стороны — чердаки, подвалы «приболотная и чисто болотная линии», битком набитые «разным народом, составляющим особое петербургское человечество», а с другой — линия «срединная», с ее исключительностью и властью над другими. Таким образом, социальная структура столицы воспроизводится здесь в виде вертикального разреза домов.