Вообще несчастие данной силы действует не на всех одинаково: есть люди, которые под гнетом несчастья утешаются какой-нибудь мечтою, воображая себя, например, гнущими по четыре угла сряду, срывающими банк; есть люди, которые только бранятся и проклинают весь свет, не допуская никаких утешений, никакого развлечения; есть люди, которые ничего не проклинают, а только думают: «Вот опять несчастье! даже и на Невский не хочется взглянуть… по этому несчастье сейчас заметно!» Есть, наконец, люди, которые в несчастье тоже ничего не проклинают, но и не думают о Невском, как другие думают только о том, что они несчастны, что нет для них в мире ни одной радости, ни одной верной надежды, ни одной ваканции, которые считают несчастье не проходящим злом, а уделом всей своей жизни. Это самые несчастные, и к их числу принадлежало многострадальное семейство «российского Анакреона».
Но давно замечено и многократно повторено, что всякое горе проходит. Так и оставление Авдея за штатом сначала повергло семейство Анакреона в скорбь неутолимую, потом постепенно все стали привыкать к этой беде, и Авдею первому пришла в голову живительная мысль, что если один раз ему уже удалось отыскать ваканцию, то, может, удастся это и в другой. Он вспомнил, что не все пишущие и переписывающие люди служат в департаментах и палатах, что многие чиновники служат в купеческих конторах, что есть чиновники-конторщики, так же как чиновники-столоначальники. Одушевленный новой надеждой, Авдей отправился в конторы, впрочем, не в самые конторы, а только в передние, где обыкновенно лежат сторожа, занимаясь сподручным делом — почесыванием затылка и боков. У этих сторожей, которые происходили из отставных солдат или из кровных мужиков, Авдей смиренно осведомлялся: «Нет ли здесь ваканции по письменной части?» — и в десяти передних получил один ответ, что ваканции никакой нет! Бесполезно проходив по Петербургу с осьми часов утра до трех пополудни, когда обыкновенно конторы пустеют, он уже под губительным влиянием разочарования зашел в переднюю конторы господ Щетинина и Компании. Там сторожа не оказалось, и Авдей должен был пройти прямо в контору, где, кроме четырех конторщиков, изволили быть и сами господа Щетинин и Компания. Авдей вдруг заметил эту самость, потому что она сидела в халате, по русскому обычаю, и обращалась к конторщикам, называя их определительными именами: скотом, или дураком, или бараном.
— Тебе что надобно? — спросил Щетинин, взглянув на униженно кланяющегося Авдея.
— Нет ли ваканции?.. Писать могу! — отвечал Авдей.
— Вот видишь ли, ерш, — воскликнул Щетинин, обращаясь к одному из конторщиков, — видишь!.. да не тебе говорю, баран (это относилось к другому конторщику, который второпях, сочтя себя за ерша, почтительно вытянулся пред хозяином), я тебе, ерш, говорю: вот видишь ли, я еще и не свистнул, а уже конторщики сбегаются… Так видишь ли…
В эту минуту ерш, покрасневший, отвечал скороговоркою:
— Хозяин! Я вижу больше, чем вы думаете!
— То-то, ерш! Из тебя был бы путь, если б ты не ершился больно! Ну, да потерплю еще маленько!
Авдей, послушав и поглядев на эту сцену, преисполнился глубокого уважения к господам Щетинину и Компании; но, видя, что эти господа, занятые прением с своими конторщиками, забыли о нем, он позволил себе напомнить им о своем присутствии скромным кашлем.
— А, ты еще здесь! Так ты в конторщики хочешь,? — спросил Щетинин, снова обращаясь к Авдею.
— Я желал бы иметь ваканцию. Сделайте такую милость, дайте мне ваканцию!
— А из каких ты?
— Что-с?
— Чей ты такой? Я спрашиваю.
Авдей решительно не понимал смысла этих вопросов и, смущенный, решился молчать.
— Что ефто за народ! — воскликнул господа Щетинин и Компания. — Ему, ефто, толком говоришь, а он молчит как… как рак!
— Извините, — отвечал Авдей трепещущим голосом, — я не расслышал или не понял, что вы изволили сказать.
— Я, выходит, спрашиваю, что ты за человек такой: крепостной ли ты, вольный ли ты…
— Я чиновник.
— Чиновник! Я не принимаю чиновников… — отвечал Щетинин октавою ниже.
— Позвольте вам заметить, — сказал Авдей с отчаянием, — я хотя и чиновник, однако могу работать не хуже… да, ей-богу, не хуже крепостного, не только вольного!