— А что? — спросил Евсей.
— Человек имеет свободную волю? — спросил Евтей.
— Не знаю! — отвечал Евсей.
— Ну, так я тебе скажу, что человек имеет свободную волю!
— Так что же?
— Я женюсь!
— Ого! стало быть, большое приданое?
— Погоди! Прежде всего надобно определить точку, с которой должно смотреть на женитьбу. По-твоему, для чего женятся люди?
— Для размножения нищих, по закону Магометову, и для приданого, по европейскому обычаю.
— Да! А если нет приданого?
— В таком случае те, которые женятся, — дураки и философы!
— По-твоему, приданого ничем заменить нельзя?
— Можно, если жена будет состоять под высоким покровительством. Иное покровительство стоит приданого! На ком же ты женишься?
— Скажи мне прежде, как по-твоему: у человека, кроме свободной воли, есть и разум?
— Не знаю!
— Ну, так я тебе скажу, что у человека есть и разум!
— На ком же ты женишься?
— Я женюсь… Вот, видишь ли, Евсей, так как у меня есть свободная воля и ясный разум, то я сообразил все и вижу, что нашему брату должно жениться не теоретически, а практически… Нужды нет, что существуют какие-то понятия… понятия — вздор! они не факты, не дрова, не свечи!
— А на ком?
— К тому-то и ведет мой аргумент, что я женюсь как человек мыслящий, обладающий железною волею и ясным разумом, я женюсь на Анне Алексеевне!
— На той!
— Да, на той!
— Каким же это образом? А генерал?
— Генерал вошел в мое положение и хочет вывести меня в люди посредством Анны Алексеевны.
— Генерал добрый человек. И ты уже решился?
— Я сказал только, что предаю судьбу свою великодушному попечению его превосходительства и сделаю все, что он признает за благо; но все-таки неприятное положение!.. И если б я не имел железной воли!..
— А что?
— Ведь у нее, у Анны Алексеевны, и…
— Это не беда! Толк не в жене, а в повышении. Кстати уже, скажу тебе откровенно, что и я женюсь…
— Неужели? Вот что кстати, так кстати! А на ком?
— На ком! Вот, видишь ли, Евтей, у меня тоже есть кое-что щекотливое относительно… Да что делать… начальство принимает участие!
— Ну, уж нечего и говорить! Нынче век таков! А на ком?
— На Каролине Ивановне!
— На той?
— Да, на той!
После этого разговора коллежские секретари разом, будто автоматы, движимые одною пружиною, поднялись с кроватей, в полчаса кончили свой туалет и, облекшись в установленную форму, спустились с Петербургских вершин долу и молча разошлись в разные стороны — один для переписывания против воли, другой для сочинения против натуры.
Первого ноября, в четыре часа пополудни, тот же из коллежских секретарей, который назывался Евтей, шел из-под арки Главного Штаба в Морскую, имея в ветхом бумажнике только что полученный красный новенький билет в десять серебряных рублей, составлявших его месячное жалованье. В его веселом, улыбающемся лице, в его глазах, одушевленно обращавшихся от предмета к предмету, ясно отражалось высокое, неизъяснимое киргизам и откупщикам блаженство, даруемое человеку незначительного ранга единожды в месяц, первого числа, и покупаемое долгим, томительным постом и воздержанием от всех благ Петербурга, великолепно освещенных, искусительно выставленных, соблазнительно ходящих и взирающих по всему пути от места службы до места жительства.
Дойдя до Невского проспекта, Евтей Евсеевич остановился и, глядя то вдоль Морской, то в даль Невского, предался весьма дельным размышлениям о том, куда ему идти? Прямо ли, неуклонно в подлунную клетку, по заведенному издавна порядку, заплатить хозяйке свою долю за квартиру и погасить важный долг мелочному лавочнику, не увлекаясь обольщениями первого числа, или уклониться на Невский и испытать некоторые из радостей и блаженств, продающихся в кондитерской и других местах по умеренным ценам?
Подобно всем хорошим людям, которые в случаях решительных не знают, чему следовать: указанию ли разума или влечению сердца, Евтей Евсеевич волновался двумя вышеприведенными вопросами, стоя у английского магазина и деятельно анализируя все факты и обстоятельства, служащие к побуждению его идти прямо в квартиру или к допущению уклонения на Невский. Но различных уважений в пользу того и другого случая набралось такое множество, выгоды прямого пути были так ясны, определительны; Невский сиял так ярко; радости, розовые от юности и мороза, глядели так ласково, что Евтей потерял наконец возможность спокойного анализа и сказал про себя с досадою: «Так нет же, не пойду на Невский! Вот и деньги есть, а решился не пойти, так и не пойду! Слава богу: я умею владеть собою, я одарен железною волею! Что мне Невский, если я не заплатил за квартиру? Что мне кондитерские, если я должен лавочнику за репу? Что мне ликеры, если…»