— Главный, сэр? Тот человек, которого вы видели снаружи, у стойки перед киоском, — это менеджер.
Джевонс выбежал прежде, чем билетер договорил, и схватил за рукав человека у стойки — зазывалу, не похожего на зазывалу.
— Как вы до этого додумались? — с долей свирепости потребовал он ответа, боясь, что его надежды напрасны.
Зазывала смерил его долгим, задумчивым, пристальным взглядом и сказал:
— Вы очень проницательный человек, мистер…
— Джевонс, Алек Джевонс.
— Итак, как вы это восприняли?
— Вы демонстрируете людям тех мужчин и женщин, которых они ненавидят, потому что считают другими. Они выходят отсюда, понимая, что африканцы и русские…
— И немцы, и китайцы, и малайцы — пока что это вся наша линейка…
— …чувствуют то же самое, что и мы, испытывают те же удовольствия, переживают те же невзгоды! — Торопливо закончив, Джевонс залился краской, от волнения кровь прилила к щекам, слова путались.
— Вы очень умны, мистер Джевонс, — сказал зазывала. — Вы первый из наших клиентов, кто это понял.
— Но… особенно русская сцена… как вы обошли цензуру? И секс тоже?
— Разумеется, этот концерн спонсируется государством. Вы же не думали, что частная фирма могла выпустить нечто вроде «Тотсенсид»? Должен признать, секс — это приманка, но вы наверняка заметили, что это не такая дешевка, какие обычно встречаются на Ярмарке.
Сердце Джевонса запело безмолвную оду радости; он усмехнулся, и тихий смешок едва не перешел в истерический хохот.
— Нам редко попадаются такие… пожилые… люди, как вы, — сказал зазывала. — Нас интересует не сегодняшний день, а завтрашний. Мы слишком долго портили мир, быстро его в порядок не приведешь, но мы хотя бы начали. Скоро наступит братство человечества, как мы любим говорить. Да, по обе стороны Железного занавеса. — Он окинул взглядом неряшливую одежду Джевонса. — Если хотите, вы могли бы помочь приблизить это время. Работа не нужна?
Джевонс хотел было согласиться, но кое-что припомнил.
— Правительственный концерн? Меня не возьмут. Моя мать — натурализованная гражданка, меня потому и выгнали с прошлой работы.
— Не говорите глупостей, — спокойно ответил зазывала. — От чего мы, по-вашему, пытаемся тут избавиться? Приходите завтра вечером к семи, хорошо? Я все устрою. До скорого.
Назад через дорожку, вниз по винтовому эскалатору, назад через турникет, назад в мир, в котором в конце концов все еще осталась надежда, назад к реальности, в которой не будет ада, не будет войны, а Ярмарки исчезнут, потому что жизнь снова будет стоить того, чтобы жить, а не просто ждать.
Щелкнул турникет; снова начался диалог, однако на сей раз Джевонс не спорил с великаном с латунными легкими, а соглашался с ним.
— БОЛЬШЕ НЕ БЫВАЕТ! — кричал великан. — ЛУЧШЕ НЕ БЫВАЕТ!
И в сердце Джевонса тихий голосок наделил машину человечностью, которой она была лишена.
— Больше не бывает! — радостно кричал миру Джевонс. — Лучше не бывает!
Негодяй[9]
Пока новость была просто слухом, горожане относились к ней вежливо-скептически. Но большинство из них все равно придумывало оправдания для раннего ухода с работы, чтобы вечером быть в безопасности.
Наконец, появилась уверенность — матери уже не разрешали детям играть во дворе, окна магазинов закрылись ставнями; многие вдруг решили посетить давно забытых родственников в соседнем городе, если таковые имелись. В конце-концов, в тишине присмиревшего города раздался крик:
В приемной мэра мрачные люди устанавливали телекамеры, а сам мэр Эндрэ нервно покашливал, ожидая когда красный огонек возвестит, что он в эфире.
Горожане собирались в укромных местечках поговорить. Они пересыпали свою речь бранными словами, которых им не хватало, чтобы выразить всю ненависть к Негодяю. Кое-кто из них сжимал кулаки, другие поднимали руки, словно потрясая оружием, и их друзья одобрительно кивали. Но так продолжалось недолго. Один за другим они уходили, якобы вспомнив о неотложных делах.
Вскоре не осталось никого.
Горожане мучительно вспоминали, не забыли ли они принести извинения за ранее нанесенные обиды — опасаясь, что на них донесут страшному гостю.
Город притих. Казалось, он сжался, свернулся в клубок и лежал в ожидании — словно беззащитное животное, растратившее всю свою силу в попытке к бегству, утратившее все надежды на спасение.
Нильс Бодэн вошел в дом как можно тише, надеясь остаться незамеченным. Но отец, уже вернувшийся домой с атомной электростанции, кивнул ему, проходя через прихожую, где Нильс вешал пальто.
Нильс услышал доносящийся из гостиной знакомый голос, в котором слышался сдерживаемый ужас, странно накладывающийся на обычную доверительную интонацию. Один из дикторов местной телекомпании что-то говорил о перерыве в программе для передачи экстренного выступления мэра.
«Ну что ж, еще раз убедимся, что это не просто слух», — решил Нильс.
В темной гостиной Нильс нашел себе место между матерью и одиннадцатилетней сестрой Мэй. Мэй была уже достаточно взрослой и помнила последнее посещение Гринстауна Негодяем — поэтому теперь ее переполнял несказанный ужас; она постоянно кусала губы, чтобы не разреветься. С высоты своих шестнадцати лет Нильс чувствовал к ней только презрение.
Он украдкой взглянул на отца, который сидел в кресле, посасывая трубку, и смотрел на экран. Выражение гнева и отвращения на лице отца импонировало Нильсу. «Но какого же черта все только злятся и ничего не делают!», — подумал Нильс.
На экране появился мэр. Казалось, он с трудом подбирает слова. Проговорив: «Граждане Гринстауна…», — он остановился и задумался. Наконец, мэр продолжил.
«Ходили слухи, что мы ожидаем гостя… Я делаю это экстренное сообщение для того, чтобы успокоить вызванную этими слухами тревогу. Э… Мы ожидаем Негодяя».
Нильс услышал, как мать глубоко вздохнула.
Мэр говорил в течение десяти минут и, как обычно, призывал к спокойствию и соблюдению закона.
Когда все стало ясно, Нильс начал молча пробираться к двери, надеясь покинуть комнату незамеченным, но Мэй краем глаза уловила его движение.
— Куда ты собрался, Нильс? — истерически выкрикнула она.
— Мм… к Сэйре, — сказал Нильс. — Я… я думаю, что мне надо побыть с ней.
— Кто такая Сэйра? — спросил отец.
— Девушка, которая будет моей партнершей на выпускном балу, — Нильс почувствовал, что краснеет — он не любил врать своим родителям.
Даже не надев пальто, юноша выскочил из дома и побежал вниз по улице. Сердце бешено колотилось у него в груди. «Черт возьми! — подумал он, перебегая через пустынную автостраду. — Теперь я опоздаю. Не надо было заходить домой».
Пробежав по узкой улочке, Нильс остановился, задыхаясь, перед дверью, ведущей на склад. Он трижды стукнул в нее и перевел дыхание. Через несколько секунд дверь слегка приоткрылась.
— Это я, Дон, — шепотом сказал Нильс.
— Думали, что ты так и не доберешься сюда, — произнес тихий голос и чья-то рука похлопала Нильса по плечу.
— Я задержался дома из-за телепередачи. Все в сборе?
— Все, кроме Роджера. Он вчера позвонил мне и сказал, что поранил ногу.
Они обогнули штабель мешков с солью, заполнявших склад. Четверо ребят тихо переговаривались, окружив зажженную свечу.
— Парни, а вот и он, — сказал Дон. — Говорил же я вам, что Нильс не струсит.
Нильс кратко объяснил, что произошло. Затем облизнул губы и спросил:
— Еще не решили — кому?
Сидевший возле включенного приемника Брайан покачал головой.