— Надеюсь. Очень надеюсь. — Метелл окинул взглядом разношерстную толпу. — Но я не хочу, чтобы меня обманул какой-нибудь подлый ланиста[20], желающий подстраховаться! К тому же… за время моего отсутствия многое изменилось. Я чувствую себя неуверенно.
Это признание он произнес так тихо, что никто, кроме Марка Плацида, его не услышал, и сразу как будто пожалел о сказанном. Марк поджал пухлые губы.
— Да, кое-что изменилось, — согласился он.
После недолгого молчания Метелл поерзал на сиденье.
— Итак, я здесь, но где же церемониймейстер? — спросил он. — Он ведь должен открывать представление.
— Разумеется, мы ждем императора, — сказал Марк то ли с искренним, то ли с деланым удивлением. — Начать без него — значит, нанести ему оскорбление.
— Не думал, что он придет! — воскликнул Метелл, вперив взгляд в роскошную императорскую ложу с пурпурными драпировками. — Думал, оскорбление будет нанесено мне. Он ведь и раньше меня игнорировал, не так ли? Ты при этом присутствовал, Марк! Он сказал, что я выжал все соки из своих провинций! Тоже мне император, не желает, чтобы Рим получал дань! Похоже, он даже не осознает, что нельзя позволить этим варварам встать с колен. Иначе тебе однажды перережут горло во сне. Я это видел. — Подавшись вперед, он искал глазами церемониймейстера. — Как бы мне хотелось показать всему миру, что я думаю о его бесхарактерности. Этими играми заведую я, и мне решать, когда они начнутся!
Марк осадил легата прикосновением руки и извиняющимся тоном произнес:
— Знаешь, народ этого не потерпит.
— Впервые о таком слышу! С каких это пор добрые римляне предпочитают жариться на солнце, словно цыплята на вертеле, вместо того чтобы созерцать игры?
— Видимо, с тех пор, как тебя тут не было, — пробормотал Марк и поднял с сиденья дородное тело. — В любом случае вот он.
Нахмурившись, Метелл тоже встал. Загремели щиты. Ряды стражников выполнили тщательно отрепетированные приветственные маневры, и толпа разразилась криками. Эти крики исходили не просто из легких, но из самого сердца и все не стихали. Они длились дольше, чем аплодисменты, которыми встретили Метелла, и, казалось, стали только громче, когда император занял свое место.
Рев эхом разносился по амфитеатру. Легат стиснул кулаки. Когда два года назад курьер принес известие о восшествии Цината на престол и приказ о продлении проконсульства, Метелл лишь пожал плечами. Конечно, удивительно, что старику позволили надеть императорскую тогу вслед за бездетным племянником, чье короткое и кровавое правление запомнилось Метеллу лишь возможностью выбрать для себя тепленькое местечко в Восточной Галлии.
Но по всей империи появилось уже столько соперничающих группировок, что старика, скорее всего, выбрали только потому, что его кандидатура вряд ли оскорбила бы большинство влиятельных людей. Никто уж точно не ожидал, что он протянет так долго. Или так хорошо справится со своей непосильной ношей…
— Они когда-нибудь перестанут вопить? — зарычал Метелл. — Кто вообще отвечает за эти игры?
Марк сказал только:
— Ты не понимаешь их чувств.
В этот момент, устроившись поудобнее, Цинат встретился взглядом с Метеллом и покачал головой на греческий манер — одна из его немногих странных привычек. Будто по волшебству, на арене возник церемониймейстер.
— Наконец-то, — пробурчал Метелл и жестом велел начинать игры.
После ритуального шествия церемониймейстер встал напротив императорской ложи. Все разговоры стихли. Затаив дыхание, зрители с нетерпением ожидали, какое из только что заявленных великолепных действ станет первым представлением.
— С чего ты решил начать? — прикрыв рот рукой, спросил Марк. — Вчера, когда мы разговаривали, ты все никак не мог выбрать.
— Думаю, я нашел идеальный номер, — ответил Метелл. — Он должен сразу поднять толпе настроение.
— Битва! — вскричал церемониймейстер. — Иссушенный солнцем юг против скованного льдом севера! Шесть диких германских волков из лесов Восточной Галлии, завезенные сюда по особому приказу генерала…
Дальнейшие слова потонули в возбужденных криках. Марк кивнул.
— Ах, волки! — заметил он. — Я говорил, они выглядят многообещающе. Но против кого? Друг против друга?
— Не совсем, — сказал Метелл. — Сейчас увидишь.
Церемониймейстер вновь взревел:
— А против них…
Взмахнув рукой, он повернулся, и все взгляды последовали за ним. Распахнулись ворота, и на арену, опустив голову, дабы избежать последнего удара тюремщика, вышел пожилой темнокожий мужчина, облаченный лишь в оборванную набедренную повязку и поношенные египетские сандалии. Спина его была исполосована шрамами от ударов кнутом. В одной руке он сжимал меч и, казалось, не знал, что с ним делать.
Толпа разразилась громогласным смехом. Метелл присоединился к всеобщему веселью, но как-то неуклюже.
— Превосходно, — обратился он к Марку. — Я велел прокуратору найти кого-нибудь — какого-нибудь преступника, — кто выглядел бы по-настоящему глупо. И вот он. А потом, видишь ли, будет огромный бык…
— Предупреждаю тебя, — монотонно сказал Марк, — император не смеется.
Полководец обернулся. На лице Цината действительно застыло суровое выражение. Он прошептал что-то одному из служителей, а тот, перегнувшись через край ложи, громко обратился к церемониймейстеру:
— Цезарь желает знать, за что осужден этот старик!
Повинуясь жесту церемониймейстера, его помощники схватили темнокожего мужчину и потащили его по песку, чтобы он ответил сам. Казалось, он пришел в себя. Выпрямившись, он поднял голову и продемонстрировал вполне сносное приветствие мечом.
— О цезарь, мое имя — Аподорий из Нубии! А в преступлении, в котором меня обвиняют, я готов с легкостью сознаться. Я утверждаю, что ни ты, ни кто-либо другой, облаченный в пурпур, не является божеством.
По амфитеатру пронесся тихий вздох: «О-о-о!» Метелл удовлетворенно выпрямился. Подобного Цинат, конечно, не стерпит.
Но на губах императора играла легкая улыбка. Он вновь заговорил с прислужником, который передал его вопрос:
— Почему ты так считаешь?
— Боги появляются не по воле человека, и даже все слова в мире неспособны сотворить божества!
— В таком случае, — последовал добродушный ответ, — все пересуды в мире неспособны лишить божественности. Церемониймейстер, освободи этого человека, ибо цезарю угодно проявить милосердие.
Метелл ошеломленно повернулся к Марку.
— Ушам своим не верю! Неужели он и игры мои хочет испортить вдобавок к тому, что осуждает мое управление собственной провинцией? Народ этого, конечно же, не потерпит!
— Еще как потерпит, — спокойно ответил Марк. — Разве ты слышишь чьи-нибудь возражения?
Действительно, таковых было очень мало, и их быстро заглушил рев одобрения.
— Но как это возможно? — воскликнул Метелл.
— Ты не понимаешь, — снова сказал Марк. — Народ любит императора.
Остальные зрелища прошли без сучка без задоринки. Метелл, однако, никак не мог сосредоточиться. Он сидел насупившись и будто окаменев. Хмурое выражение, застывшее на его лице, нарушалось лишь частым ворчанием: все это — заговор, призванный преуменьшить его достижения, ведь Цинат завидует его популярности среди плебса. Марк терпеливо сносил жалобы, но испытал облегчение, когда последнее представление подошло к концу и довольная толпа широким потоком хлынула к выходам. Коротко попрощавшись и еще более коротко отсалютовав Цинату, Метелл велел свите расчистить путь на улицу и быстро покинул амфитеатр.
Марк Плацид уходил медленно, задумчиво, прислушиваясь к замечаниям зрителей. Минуя молодую пару — изящного, красивого юношу в сопровождении красавицы, обнаженной, как принято было среди наиболее дорогих куртизанок, — он ловко подслушал их беседу.
— Хорошие игры, — сказал юноша.
— Разве не великодушно со стороны цезаря помиловать того старика? — ответила девушка.