— Исключительно великодушно! Сколько носило пурпур тех, кто скорее приказал бы специально заточить волкам зубы, потому что мясо на старых костях, наверное, жесткое!
— Ах, если бы такой император был с нами вечно!
На долю секунды Марк застыл как вкопанный, а потом двинулся дальше. Через некоторое время он сделал кое-что, не сочетавшееся с достоинством сенатора: начал напевать популярную песенку, которую можно было услышать в римских борделях.
Когда вечером его паланкин опустили на землю перед домом Метелла, он опять начал петь, но, заметив изумленный взгляд факелоносца, который, несомненно, знал, где родилась эта песня, взял себя в руки и направился к двери.
Сквозь плеск фонтанчика в атриуме он услышал громогласный, полный ярости крик Метелла:
— Если ко мне пришли с визитом, велите им явиться утром вместе с остальными посетителями!
— К вам сенатор Марк Плацид, легат, — уважительно произнес номенклатор.
Метелл издал хриплый звук, который раб принял за позволение проводить гостя к генералу.
Метелл лежал на кушетке, рядом стоял кувшин фалернского вина. Миловидная рабыня-гречанка массировала ему шею.
— Надеюсь, это важное дело, Марк, — резко сказал он. — У меня, видишь ли, не лучшее настроение. И ты знаешь почему!
— Важное.
— Ладно. Располагайся. Налей сенатору этого гадкого фалернского! — бросил он гречанке, и та поспешила выполнить приказание.
Марк пролил каплю в дар богам и сделал большой глоток. Затем отставил кубок и вынул что-то из складок тоги. Раскрыв ладонь пухлой розовой руки, он показал предмет Метеллу. Это была роза.
Генерал вдруг принял решение.
— Прочь, — повелел он рабам и, когда те беззвучно скрылись, добавил: — Ну?
— Не хочешь ли ты стать императором, Метелл?
— Я слишком хорошо тебя знаю, иначе решил бы, что ты жевал виноградную лозу, как вакханка! — ядовито заметил полководец. — Или ты, как и все в Риме, тоже изменился?
— Уверяю тебя, я как никогда серьезен. Ты, наверное, собирался указать на то, как прочно Цинат закрепился на троне, — и это правда. Правда и то, что и двор, и Рим в целом сейчас куда менее подвержены волнениям, чем в течение всей моей жизни. Но у Цината, кроме тебя, есть и другие враги. Ты ведь знаешь, почему я его не люблю.
— Из-за какого-то долга, да? — рассмеялся Метелл резким смехом.
— Пустяк, — сказал Марк. — Вопрос нескольких десятков тысяч. Но это дело принципа. Он вынес решение не в мою пользу, и мне пришлось прибегнуть к самым гнусным методам, чтобы вернуть то, что мне причиталось. Если бы деньги не были мне так сильно нужны…
— Ты на удивление откровенен.
— Просто хочу, чтобы ты понял, почему мне выгодно сменить цезаря. Есть и другие, кого, подобно мне, решения, принятые Цинатом, поставили, скажем так, в трудное положение. Если кто-то в моем положении затаит мелкую обиду, она может рано или поздно загноиться. Подозреваю, что остальные, чьей поддержкой я намереваюсь заручиться, согласятся в основном потому, что, по их мнению, если мы свергнем этого сильного цезаря, не пройдет и нескольких недель, как они свергнут его преемника и посадят на трон собственного фаворита. Но, я думаю, тебя будет сложно сдвинуть. К тому же ты уже пользуешься популярностью у плебса. Кто, если не наш самый успешный полководец, как нельзя лучше подходит на роль порфироносца?
— И как ты предлагаешь воплотить это небольшое чудо в реальность?
Марк объяснил.
Метелл уставился в пустоту.
— Ну, а если Цинат узнает, от кого исходит это предложение? Не почует ли он неладное?
— Поверь, Метелл, я могу устроить все так тонко, что само предложение сделает тот, кому он безоговорочно доверяет и кто сам поверит, что делает это из лучших побуждений.
— Да-а, — с сомнением протянул Метелл. Он встал и, опустив голову и сцепив руки за спиной, начал мерить шагами пол. — Но примет ли Цинат это предложение? Не заставит ли его эта его проклятая скептическая натура посмеяться над нашей идеей? О, Марк, ничего не выйдет!
— Ты привык действовать напрямую, — сказал сенатор. — Тебе чужды перипетии и интриги придворной жизни. Однако у меня, — он скромно кашлянул, — весьма значительные познания в данной области. Я уже обдумал упомянутый тобою риск. Я сумею предотвратить его, сделав так, что Цинат согласится, дабы избавиться от тех, кто настойчиво беспокоит его опасениями о его здоровье.
— Рассмотрим знамения, — решительно сказал Метелл. — Если они благоприятные, я тебя поддержу.
Марк улыбнулся, отчего стал похож на сытого довольного кота. Столь быстрой победы он не ожидал.
Для начала он распустил слух о том, что император болен. Народ охотно в это поверил — ведь Цинат был престарелым, даже старым. Он так часто слышал об этом от других, что скоро и сам готов был в это поверить. При каждой встрече с Цинатом сенатор разглядывал его, надеясь заметить признаки недомогания, однако император, к вящему его раздражению, оставался бодрым.
И он заронил второе зерно. Это была туманная идея, чье разрастание он контролировал с величайшей осторожностью. И по мере того, как идея все больше распространялась среди придворных, она приняла именно ту форму, на которую он рассчитывал.
Наконец она достигла ушей самого Цината, а это произошло — как было обещано Метеллу — благодаря близкому другу, который искренне верил, что делает полезное предложение.
— Если бы только цезарь имел возможность оставаться с нами еще лет двадцать, Рим стал бы еще величественнее, чем когда-либо в прошлом.
— Тьфу! — ответил Цинат. — Мне пятьдесят четыре года, и, если под твоим давлением продержусь еще лет пять, считай, я хорошо послужил. Да и с чего ты взял, что я хочу еще двадцать лет мучиться на этом посту? — И, чтобы подчеркнуть абсурдность пожеланий собеседника, заключил: — В любом случае невозможно вернуть старику молодость, так что идея твоя глупа.
— Неужели? — настаивал его друг. — Есть же истории о людях, которые нашли зелья, дарующие долголетие и крепкое здоровье. В Азии рассказывают о царе, который обрел подобный препарат — траву, — но ее украла змея, прежде чем он успел пустить его в ход. А евреи утверждают, что их предки жили по семь сотен лет, подобно героям!
— Но я не еврей, чему я очень рад, — с чувством произнес Цинат, ибо в то время непримиримые жители Палестины вновь гордо восстали против римских правителей. — Предлагаешь мне стать одним из них? — окинув собеседника гневным взглядом, спросил император. — Если так, ты пойдешь первым. Слышал, это довольно болезненная процедура!
— Вовсе нет, вовсе нет, — успокоил его доверенный друг и принялся пересказывать вымышленные слухи, которые так ловко распустил Марк.
Цинат сдался не сразу. Но месяц спустя, повинуясь мольбам все большего числа своих старых друзей, он согласился — как и было предсказано, — во имя мира и покоя в империи.
— Ну, что я говорил? — самодовольно спросил Марк, когда вновь нанес Метеллу визит. — Слушай, у меня при себе текст манифеста — завтра его огласят.
— Как ты его добыл? — спросил легат, и Марк с укором вскинул бровь.
— Я сую нос в тайны твоих стратегий? Полагаю, я имею право не раскрывать собственные методы! Но послушай: после обычных банальностей о милосердии цезаря и о том, как все желают ему править тысячу лет, идет следующее: «Любой, кто доставит в Рим лекарство, которое после испытаний дарует долголетие и крепкое здоровье, будет щедро вознагражден, но тот, кто доставит бесполезное лекарство, будет изгнан из города, а кто доставит злотворное зелье, подвергнется наказанию; если же кто доставит яд, поплатится за то жизнью».
С виноватым видом завернув вощеные таблички, с которых читал манифест, он прибавил:
— Три наказания против одной надежды на награду, как ты, вероятно, заметил. Жаль, но только так нам удалось заставить Цината поставить печать на манифесте.
— Гммм! — Метелл потер подбородок. — И люди играют по таким правилам в этом странном цинатовском Риме? Будут ли у нас вообще кандидаты?