Метелл хлопнул рукой по подлокотнику трона.
— Знай же, глупый кудесник: в Риме нет места тебе подобным!
— Но… но таких, как я, больше нет, цезарь. Никто, кроме меня, не смог бы приготовить этот эликсир!
— Если бы пелена не застилала тебе глаза, — проговорил Метелл, вставая, чтобы возвышаться над нубийцем, — ты бы понял, что я не Цинат, пощадивший твою ничтожную жизнь на арене, но Метелл, водворивший тебя туда! А подобных тебе колдунов здесь не ждет теплый прием, потому что один такой явился в Рим и принес эликсир, оказавшийся ядом, от которого Цинат-Август — скончался.
От каждого из трех последний слов Аподорий вздрагивал, словно от удара кнутом. Медленно, очень медленно он опустил драгоценный горшочек и замер, как человек, потерпевший сокрушительное поражение.
— Стража! — рявкнул Метелл. К нубийцу подступили двое мускулистых солдат. — Заберите у него горшок.
Стражник быстрым движением выхватил сосуд.
— Сломайте печать и влейте в горло этому шарлатану его же дрянь!
Услышав приказ, старик задвигался и забормотал нечто, напоминающее мольбу. Широкая ладонь заткнула ему рот.
— Мы заметили, что ты бы охотнее напоил своим эликсиром цезаря, нежели выпил бы его сам, — сухо сказал Метелл. — Вперед, солдат!
Заставив Аподория открыть рот, стражник скорее пролил мимо, нежели влил прозрачную сероватую жидкость между беззубых десен нубийца. Резкий толчок в живот заставил его судорожно глотать — снова и снова, пока горшочек не опустел.
— Отпустите его, — велел Метелл, и Аподорий рухнул на пол без сознания.
— Так я и думал, — пробормотал Марк. — Ах, до чего же хитры эти философы!
Метелл пропустил эти слова мимо ушей. Он был слишком доволен собственной проницательностью, чтобы выслушивать самохвальство дородного сенатора.
— А теперь заберите этот мешок костей и кожи и бросьте в Тибр, — приказал он солдатам. — Больше не желаю слышать о колдунах.
— Так я и думал, — громче повторил Марк.
Метелл резко повернулся к нему.
— О чем это ты? — спросил он.
— Задумайся, о цезарь! Разве может так случиться, чтобы житель любого уголка империи не слышал о твоем восшествии на престол? А даже если и не слышал, разве не узнал бы он об этом по прибытии в Рим? Нет, вне всякого сомнения, этот тип решил притвориться слепым, чтобы ты поверил, что он думает, будто вручает зелье Цинату. Если бы ты оказался таким же легковерным, как его покойный благодетель, он бы отравил тебя.
Метелл нахмурился:
— Тогда почему он не явился раньше?
Этот вопрос беспокоил его некоторое время; к тому же у Марка не нашлось готового ответа. Затем он выбросил это из головы и велел подать вина, жалея, что не придумал более зрелищное наказание, чем просто утопить этого ловкого несостоявшегося цареубийцу.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем к Аподорию вернулось сознание. Он лежал на чем-то грубом и жестком, на деревянной скамье, и так удивился, что его еще не бросили в реку, что инстинктивно сел и лишь потом начал осматриваться. Впервые за много месяцев он не ощутил привычных ревматических болей.
Глаза тоже видели яснее. Даже при тусклом освещении он разглядел каменные стены темницы. С потолка сочилась зеленоватая влага. Металлическая решетка отделяла камеру от другой такой же, где сидел одноглазый человек и пересчитывал пальцы на левой руке.
Однако увидев, что нубиец встал, он опустил руку и осторожно приблизился к решетке.
— Ты последний из заклинателей, не так ли? — заговорил он с сильным греческим акцентом. — Сегодня ты отправишься в объятия батюшки Тибра, да? О да! Ты вернулся, и я знал, что так будет, ибо я до сих пор здесь, в ловушке, как и ты.
Слова эти были сказаны горячим, горьким тоном, в котором тихо, будто поддельная монета на столе менялы, позвякивало безумие.
— Марк Плацид прекрасно провел нас обоих, — продолжал одноглазый. — Я думал перехитрить его, но просчитался, и он это доказал. Доказывал медленно, долго, до-олго, ДО-О-ОЛГО!
Его голос перешел в протяжный вой. Он просунул обрубок правой руки сквозь решетку, будто призывая Аподория усомниться в его словах. На руке не было пальцев. Это был лишь кусок плоти, а кожу от ладони до локтя покрывали ожоги, оставленные каленым железом палача.
— Кто ты? — медленно спросил Аподорий.
— Полифем, — ответил грек и захихикал. — Только мне повезло больше, чем настоящему Полифему. Марк не выжег мне глаз раскаленной палкой, о нет! Одиссей хитрее Марка, но Марк хитрее меня.
Его тон вдруг опять изменился. Он наклонил голову, одним глазом рассматривая лицо нового товарища по несчастью.
— Знаешь, ты пришел слишком поздно, чтобы отравить цезаря, — сказал он. — Я сделал это давным-давно. Марк сказал, что даст мне за это свободу, но он солгал. Он хитер! Он это доказал, — невпопад добавил он и просунул через решетку левую руку, чтобы снова пересчитать пальцы, на сей раз по очереди прикасаясь каждым из них к культе, где раньше был большой палец.
Аподорий почувствовал, как у него в сознании складывается картина. Отчаянно надеясь, что беспорядочный разум грека прояснится хоть на несколько минут, он начал собирать мозаику.
— Марк Плацид задумал отравить Цината. Ты притворился лекарем и… Нет, не так. Говоришь, знал, что я вернусь… А! Тебя заточили здесь с тем, кто притворялся лекарем и подал императору яд вместо лекарства. Этого человека подговорил Марк, а значит, вполне вероятно, и Метелл тоже. Ты, верно, был рабом Цината, и тебе обещали свободу в обмен на то, чтобы подменить эликсир ядом.
— Все это тебе известно, — с обидой в голосе сказал Полифем. — Зачем говорить об этом? Ты дал мне яд, а сам пошел к цезарю с водой. С водой! Даже вода может убить, если выпить весь Тибр!
По коридору эхом разнесся звук шагов. Полифем отодвинулся от решетки и внимательно прислушался.
— По-моему, за тобой идут, — сказал он тоном, полным дьявольской радости. — Но ты вернешься. Рано или поздно ты вернешься. Ты то здесь, то нет, но… Знаешь, я — доказательство. Сенатор сам так сказал. Если он когда-нибудь утратит контроль над Метеллом, то воспользуется мною, чтобы доказать, что Метелл задумал отравить цезаря. Надеюсь, ему не придется использовать меня в качестве доказательства, потому что рабов пытают перед тем, как заставить заговорить, а меня уже пытали. Ты знал?
И под конец — жалкая попытка доверить тайну:
— Но Марк справится с Метеллом! Марк хитер! Марк хитер! Марк…
— Да замолчи ты!
Аподорий повернулся, хотя не слишком быстро, и увидел старшего стражника, остановившегося за решеткой, служившей дверью его камеры. Сопровождавшие его солдаты налегли на засовы, и те со скрипом сдвинулись. Стражник вошел в камеру.
— Проснулся, как я погляжу! — просипел он. — Ха! Стало быть, не больно-то силен твой яд. Ну да ладно, цезарь обрадуется, когда я скажу ему, что ты пришел в себя и сумел насладиться вкусом реки.
Повинуясь его жесту, солдаты сделали шаг вперед. Сопротивляться было бесполезно. Аподорий позволил им делать все что заблагорассудится.
Руки ему скрутили за спиной, а ноги так связали, что он едва мог идти, спотыкаясь при каждом шаге. Острием меча офицер выгнал его в коридор. Голос Полифема, считавшего пальцы — до пяти, затем снова до пяти, — стих вдали.
— Глупость, конечно, — пробормотал стражник, — но я готов поклясться, что после того, как ты проглотил эту свою дрянь, тебе стало лучше. Хотя теперь это уже не важно.
Он распахнул дверь, и они вышли на каменный порог, под которым журчала река. Было очень темно, дул холодный ночной ветер.
— Vale, зельевар, — сказал стражник и пронзил мечом левую ягодицу Аподория.
Старик с криком рухнул в воду — и исчез.
Стражники подождали, чтобы убедиться, что больше он не всплывет, и разошлись, тут же обо всем забыв. Для них это всего лишь служба.
Но глубоко в быстротечных водах Тибра Аподорий задержал дыхание, более всего радуясь, что его, перед тем как бросить в реку, не зашили в мешок.
— В столь поздний час? — раздраженно спросил Марк Плацид. — Кто там?