Проезжая по улицам города, он был в полном порядке. Только когда он выехал на шоссе I-75, его окутала тьма.
Тьма зародилась в его голове, в каком-то уголке сознания, где жили его мать и Сэнди, и в основном там, где очень долгое время жил гнев. Она тянулась оттуда, чтобы охватить его будущее, растущий черный сгусток боли, который притуплял его чувства и питался призрачными образами будущих судебных преследований со стороны его демонической матери, властей, врачей, образами долгих одиноких месяцев без любви и секса, которые ему предстоят, пока вирус СПИДа будет разъедать его иммунитет, образами угасания в одиночестве, пролежней и комы, и образом того кристаллического метамфетаминового шипа в его руке, который так давно был демоническим шипом его матери, местью его матери, ядом гидры его матери, реальность и последствия которой и для Хаббарда, и для Сэнди он, наконец, признал и которая оттолкнула ее от него в ужасе и ярости.
Тьма внутри разрасталась по мере распространения СПИДа, окрашивая его сознание в черный цвет.
На шоссе I-75 он протянул руку и выключил фары.
А затем повернул на юг, на дорогу, ведущую на север.
Он лишь наполовину осознал, что пикап съехал с обочины. Только то, что он все еще жив, и тот, кто был внутри, все еще жив, и что все остальные на этой несчастной планете тоже живы, и что ничего с этим уже не сделать.
Он вел машину.
Внутри и вне его была лишь тьма.
Вероятно, это из-за глаукомы. Пит никогда бы этого не увидел, если бы не Джен, которая так и не увидела машину, или почти не увидела, ее глаза были устремлены на дорогу, жена волновалась, нервничала из-за того, что они едут так поздно, Джен так напугала его, выкрикнув его имя, что он ударил по тормозам и вывернул руль, уходя от черной несущейся массы впереди, освещенной светом, и "Линкольн" покатился, завалился набок и снова покатился, и на мгновение они оказались в невесомости, а затем рухнули вниз, внезапно надулись подушки безопасности, его дверь ушла внутрь, переднее крыло рассыпало искры поперек шоссе, ремень безопасности глубоко врезался ему в грудь и бедра и выдернул плечо из суставной впадины с тошнотворным стуком боли, подушки безопасности охватили их обоих, когда машина заскользила, выровнялась и остановилась под углом поперек шоссе.
Освободившись от подушки безопасности, он поискал взглядом Джен рядом с собой, но там была только сумка со стороны пассажира, на которую капали коричнево-красные остатки ее ужина из контейнера. Ее ремень был пуст. Была ли она пристегнута? Боже! Была ли она пристегнута? Ее дверь была широко открыта, окно разбито. Он почувствовал привкус металла и дыма.
Только тогда он запаниковал.
— Джен! Господи, Джен!
Он толкнул дверь, но она не поддавалась, и горячая боль пронзила его плечо. Он попытался снова, но был слаб и ранен, а потом услышал, как она дергает за ручку снаружи, зовет его по имени.
— Я вылезу с другой стороны! — сказал он. — С твоей стороны. Иду! Я в порядке.
Слава Богу! — подумал он. Не за себя. За нее.
Он освободился от ремней безопасности и протиснулся через сиденье мимо подушки безопасности к двери. К тому времени, как он ступил одной ногой на асфальт, она уже была там, перед ним, склонившись к нему, плача и улыбаясь одновременно, ее бледные тонкие руки тянулись к нему, чтобы бережно отвести его домой.
Может, это ошибка, — подумал он. — Люди продолжaт обходить меня стороной.
Возможно, этому не суждено было случиться. Это было возможно.
У выезда на бульвар Толедо Блейд он разогнал машину до восьмидесяти, не видя спидометра в ревущей темноте.
Вдалеке показались огни.
Куплю цветы, — подумала она. — Приготовлю ужин.
При свете свечей.
Никакого вина.
Все будет по-новому, — подумала она. Можно начать все сначала. Можно простить, и если не совсем забыть, то точно принять жизнь, более грустную и мудрую, чем была, и сделать из нее что-то хорошее, снова полюбить и найти наполовину приличную работу и, возможно, даже когда-нибудь завести ребенка. Она была не слишком стара, она теперь здорова, когда яд исчез, и темное облако над ее жизнью рассеялось, у нее были силы.
Я еду, Тим, — подумала она. — Я возвращаюсь домой.
Я жива. Я в порядке.
Перевод: Гена Крокодилов