Он снова подумал о Мэри Энн, представив раскинувшиеся обнаженные прохладные белые бедра в лесу.
Он думал об этом и слушал ветер и песню, громко звучавшую на ветру, и снова поднес банку с пивом к губам, когда увидел, как впереди что-то сверкнуло, а потом что-то внезапно появилось в свете фар, и Джимми у пассажирской двери перестал петь и вскрикнул, и он догадался, что тоже сказал что-то вроде "что за херня?", резко вывернул руль, затормозил и пытался рулить, и в следующий момент понял, что они трясутся на ухабистой грунтовой обочине со скоростью пятнадцать миль в час, поражаясь тому, что остались живы. Он дрожал, как замерзший мокрый пес, а его колени, ноги и футболка были грязными от того, то Дуга вырвало прямо на него.
В тот день Джордж Хаббард смотрел на двойные стеклянные двери, ведущие из его кухни на веранду, и думал о собаке и о том, что собака в некотором смысле стала началом конца.
Собака была подарком для нее, чем-то, что заставило бы ее остаться, надеждой на то, что несколько фунтов пушистого теплого щенка ретривера станут для них тем связующим звеном, которым больше не был ни секс, ни любовь, ни что-либо еще.
Это не сработало. Она ушла, и собака вместе с ней.
Как и все остальные.
Его отец умер от сердечного приступа, и это было даже к лучшему. По крайней мере, один из них больше не будет играть роль жертвы гребаной порочности матери. Его сестра, которой было уже за тридцать, как-то незаметно для него превратилась в лесбийскую сучку из Содома, работающую почтальоном в Шривпорте, Луизиана. Они не разговаривали уже два года, с тех пор как умер отец, и даже тогда в основном для того, чтобы накричать друг на друга. Его друзья разъехались в свои сарасотские дебри с тех пор, как он начал рассказывать им правду о том, что с ним происходит на самом деле. Все они вернулись в свои маленькие жизни, в свои личные тупики псевдосознания. Скатертью дорога. Сестра, друзья. Даже его унылый отец.
Единственной, от кого он не мог избавиться, была его мать.
С самого детства она пыталась убить его, а в последнее время все больше и больше. В каком-то смысле ей это уже удалось.
Он уставился на тусклый солнечный свет на веранде и потянулся за косяком. Косяк был одним из немногих способов сбежать от нее.
Говорили, что он сумасшедший. Параноик. У врачей в больнице после его передозировки метамфетамином хватило смелости пойти еще дальше. Они сказали, что он параноидальный шизофреник.
Даже Кэл и Линда считали его параноиком и говорили ему об этом открыто. Сказали, что ему нужна помощь — его лучшие друзья со школьных времен. Сказали, что его мать не могла сделать всего этого. Хотя он прекрасно знал, что она связана с мафией, прекрасно знал, что она постоянно преследует его, это мог видеть любой, что ее друзья в налоговом управлении преследуют его, что ее друзья в полиции преследуют его за то, что он не платит алименты своей первой жене и дочери, что она пытается засадить его в тюрьму.
Ему пришлось покинуть штат. Переехать сюда, во Флориду.
Он исчез.
Его мать была не единственной, кто знал пару трюков.
Хотя он знал, что именно она ищет его даже сейчас. Он чувствовал это. Чувствовал нутром. У его матери повсюду были щупальца. Она была ясновидящей, черт возьми, и она искала.
Получить помощь. Блядь. Однажды, много лет назад, он перепихнулся с Линдой. Более того, это был хороший перепихон. Дружелюбный.
А теперь она отвергла его.
Как и все остальные.
Даже Сэнди, после трех лет любви к нему или хотя бы признаний в любви, заставляя его думать так, заставляя его чувствовать, что он это знает, оставаясь с ним даже во время переезда, потому что она на собственном опыте поняла, какой стервой была его мать, — к тому времени у нее самой было достаточно стычек с ней, хотя даже она не поверила бы, насколько та связана с полицией, мафией и правительством, — его мать была слишком умна для этого, слишком умна, чтобы признаться ей. Некоторые вещи она приберегала исключительно для него.