— Больно, мой милый, таинственный Казанова? — тихо и нежно спросила Ариана.
Вероятно, впервые в жизни вопрос женщины лишил его дара речи. Лишь после некоторой паузы он заговорил наконец насмешливым, но каким-то незнакомым ему самому голосом:
— Что с тобой, моя дорогая? Тебе что-нибудь приснилось?
Ариана откинула волосы с его лба и тем же милым голоском продолжала:
— Все в порядке? Сколько у нас времени для себя?
После новой паузы Аристид, к своему удивлению, ответил:
— Все в порядке. А сколько у нас еще времени — это зависит от гестапо. Ты довольна, дорогая?
То, что его «дорогая» довольна, она объяснять не стала. Ариана молча поднялась с постели, принесла мокрое махровое полотенце и осторожно положила ему на левое плечо. Затем она открыла окно и, высунувшись из него, ручкой зонтика отодвинула темный сверток дальше на добрые полметра, под самую черепицу крыши.
Когда Ариана опять легла рядом, Аристид спросил, как она «застукала» его. Вместо ответа девушка сказала:
— На случай, если они придут, запомни: мы поселились здесь вчера в десять часов вечера и ни на минуту никуда не выходили. При необходимости это может подтвердить швейцар.
Резким движением Аристид повернул голову. Теперь Ариана задавала вопросы ему, и в голосе ее впервые прозвучали нотки беспокойства:
— Тебя кто-нибудь видел, когда ты ночью возвращался домой?
— Нет, но…
С облегчением вздохнув, Ариана прервала его:
— Тогда все хорошо. Швейцар ничего не скажет. Об этом я позаботилась. Как ты себя чувствуешь?
Чувства Аристида были неопределенны: счастье и стыд, душевный подъем и сильные боли в плече, а кроме того, любовь и ощущение опасности. Кто эта женщина? Что он знает о ней? Что она сама думает обо всем этом?
Он молчал, и она истолковала его молчание правильно. Спустя несколько минут заговорила снова:
— Не ломай голову. Ничего плохого ты не сделал. Все было правильно, дорогой мой инженер-мостовик. Ты забыл только одно. Кроме платьев и любви, женщины знают толк и еще кое в чем. В это смутное время вы, «умные мужчины», со всей определенностью поделили французов на три категории: сотрудничающие с нацистами предатели, тряпки и патриоты. Мне, потому что я женщина, ты, конечно, не позволяешь определить, к какой категории отнести тебя. А о том, к какой категории причисляешь ты меня, я и говорить не хочу. Признайся, в этом есть что-то жалкое и несправедливое.
Он признался в этом с радостью и той пылкостью, которую позволяло его раненое плечо.
В то время как через узкое чердачное окошечко к ним в комнату вторгся истошный вой немецких полицейских машин, а внезапные автоматные очереди, доносившиеся с разных направлений, выдавали нервозность оккупантов, Аристид прочитал в глазах своей отважной соратницы желание больше узнать о событиях этой ночи. Но она и так уже знала слишком много.
Что же ему делать? Продолжать хитрить? Он этого не мог, да и она не поверила бы теперь его хитростям. А говорить правду он не имел права. Помимо того, что строгое молчание о боевом задании — закон партизана, каждое лишнее слово в случае их ареста, которого следовало ожидать с минуты на минуту, могло стоить жизни и ей и ему. Но как ей доказать, что его молчание не означает недоверия к ней?
Когда он начал распространяться о конспирации, о долге, о дисциплине, она ладонью мягко закрыла ему рот и с дружеской иронией сказала:
— Тебе нельзя напрягаться. — Затем сменила компресс на его плече и бодро продолжала: — Я уверена, что они не найдут тебя. Лион — город большой, попробуй отыщи.
У Аристида потеплело на душе, он притянул к себе девушку, тело которой предательски затрепетало, и шепнул ей на ухо:
— Они смогут меня найти, если прочешут все дома Лиона. И если это случится, мы им скажем, что я твой любовник, что я пьяный ударился в темноте плечом о железные перила этого дворца. Случилось это вчера вечером ровно в двадцать два часа. Как ты думаешь, получится так?
Ариана лежала на спине и широко раскрытыми глазами смотрела в серый, потрескавшийся потолок.
— Если все, что ты делал до сих пор, получалось, то получится и это.
Аристид хотел опять притянуть к себе Ариану, но она мягко отвела его руку. Отказавшись от своего намерения, он стал воспроизводить в памяти ход налета, о котором с такой радостью рассказал бы ей.
…Его товарищи из лионской организации маки расположились в подъездах и за выступами стен. Когда тюремная машина с небольшим запозданием свернула в улицу, патриоты на мгновение растерялись. Перед ними был не «ситроен», а небольшой бронетранспортер «рено». Остановить его огнем стрелкового оружия невозможно.