— Да смотри, как бы не забыть про остропел[10], — не унимался весьма обеспокоенный игумен.
— Остропел из рыбы? — причмокнул протопоп. — Тысячу лет не едал!
— Живите на здоровье еще тысячу, а уж как наш повар его готовит — такого нигде не найдете! Это его гордость!
И игумен, как нектар, проглотил набежавшую слюну.
А потом снова стук, и хлопки, и танцы, и хороводы под кларнет одного из братьев, который скрывал свой талант, пока не получил приказ от игумена.
Третий день — значит, вторник — был, как и решили, днем рыбным, ихтиос. Монастырские пруды, прочесанные неводами, явили миру и прислали к столу, словно в сказке, готовых — вареных и жареных (ибо как иначе мог успеть отец повар все это приготовить?) — лупоглазых сомов, толстопузых карпов, гибких щук, золотистых усачей, сплющенных лещей, линей со змеиной кожей, угрей, устриц, раков в самых разных закусках и видах: в чорбах, в маринаде с луком, с капустой, фаршированных изюмом, орехами, под соусами из чеснока и орехов; потом шли пилафы из раковых шеек, гювеч на противне, с оливковым маслом, с маслинами Воло, пена икры, штабеля раков, красных, как щеки святых отцов.
— А знаете, ваше высокопреподобие, что нужно, чтобы икра вышла порядочная? — обратился игумен к протопопу, вонзая свою вилку в гору икорной пены.
Протопоп не знал.
— Нужен расточитель, который лил бы оливковое масло, и безумец, который бы ее сбивал. А вот у нас брат повар, когда речь идет об икре, он сам себе и рука щедрая, и сумасшедший.
К рыбе и вина идут другие. Значит, переменили напитки, сперва дали вино немножко покислее, чтобы перебить тяжелый привкус тины и болота; потом появились иные, более крепкие прозрачные вина, отдающие коньяком, в которых рыба не плавает, точно в воде, а сразу растворяется.
— Ой! Ты забыл про воблу… — огорчился игумен. — Беги, брат, скорее!
И повар, вспыхнув, поспешил принести вместе с несколькими пучками лучин воблу, которую тут же опалили, побили, посыпали перцем, петрушкой и полили уксусом и постным маслом.
— Форель тоже принести? — спросил повар.
— Принеси немножко, отведаем.
— Форель — здесь? — удивился протопоп.
— Нет, нам присылают ее братья из горных скитов — из Секу и Дурэу — в обмен на водку, которую мы им дарим…
Целого дня вторника не хватило на то, чтобы истощить все дары господни, хотя монахи, как и гости, бились изо всех сил. Понадобилась третья ночь для завершения труда — особливо потому, что рыба и рак требуют в еде тщания. Надобно аккуратно отделить их от костей, очистить от панциря, кожи, разрезать, высосать, обглодать — это ведь не чистая и не легкая работа, как, скажем, со свининой или бараниной. Порой и очки наденешь из-за проклятой щуки, а то зазеваешься и придется брату привратнику лезть тебе пальцем в глотку, чтобы вынуть кость, которая не желает выходить ни с вином, ни с хлебной коркой.
Но закончился и день ихтиос, то есть рыбный.
На четвертый день, иными словами на среду, заказали баранину в трех ее ипостасях: жареный молочный барашек, овца и баран, как обычный, так и холощеный, то бишь кастрированный, и все к ним причитающееся — от мозгов, вымени и головы до срамных мест; пирог с ливером, который зовется еще потрохами, холодный борщ, баранину тушеную, кушанья с эстрагоном, потроха на вертеле и, наконец, кишки, вывернутые наизнанку и вымытые десять раз в воде. Само собой разумеется, все подходящие к случаю салаты: из одуванчиков, жабника, кресс-салат, салат из зеленого лука и чеснока, шпината и особливо салат-латук, взлелеянный на монастырских огородах; а в заключение блинчики с вишневым вареньем, пончики, пироги-вертуты и слойки.
Труднее было выбрать вино. Ягненок требовал одного, баран — другого, к овце из-за привкуса сала нужен был сорт особый, примерно такой же, как для свинины, а супу приличествовали сорта вин вроде тех, что к рыбе. Было решено поставить на стол, чтобы иметь под руками, все сорта, полагающиеся к четырем разным кушаньям: свинине, птице, рыбе и баранине, и пусть каждый пробует и решает, что к чему подходит.
И пятнадцать больших, полных доверху графинов торжественно прошествовали в трапезную и столпились на столе.
— Этот способ, когда вино подается в одних и тех же постоянно наполняемых графинах, — разъяснил игумен, — намного выше той примитивной манеры, что принята в местах развлечений и в большинстве домов, где вино ставится в бутылках, и, опустошенные, они выстраиваются в ряд, подобно плачевным останкам. Это не только портит доброе расположение духа, но и постоянно напоминает гостям, становясь своего рода счетом, сколько они выпили, а у слабых духом пробуждает мысль о мере и тревожит идею сытости и равно всех невольно заставляет думать об определенных нуждах и потребностях, явно связанных с количеством выпитой влаги, которое, будучи непрерывно перед глазами, их пугает. Тогда как при постоянно наполненных графинах, не убирающихся со стола, все происходит естественно, потребность возникает сама собой и отправляется свободно, словно по вдохновенью.