2. Во-первых, адресат оказывается не столь очевидно и четко очерченным. Давно замечено, что писатель вряд ли имеет в виду читателя как конкретную личность, адресат для него - чистая абстракция. При описании он опирается на индивидуальные психические законы восприятия (читатель как личность) и на его "общественный разум" (читатель "общественноусредненный"), иными словами, обращается одновременно и к читателю-индивиду, и к обществу в целом.
Собственно, говорить здесь можно уже не о диалоге, а о многостороннем общении. Общество как заинтересованное лицо, третий агент может выступать в самых различных ролях: начиная с прямой цензуры и кончая внутренней "заангажированностью" (терминология Ролана Барта) самого писателя.
Итак, мы видим, что адресат, в значительной степени, раздваивается, а затем - утраивается.
Ибо замечено, что адресатом может быть и сам писатель. Имеется в виду не мемуарная традиция, но тот факт психологии творчества, что писатель часто "выпускает наружу" свои призраки (вспомним Ф. М. Достоевского), то есть происходит нечто вроде психоаналитического лечения путем осознания и выговаривания своих кошмаров. Достаточно вспомнить, например, известные положения Д. С. Лихачева о том, что у Достоевского "...действуют не целые люди, а борющиеся в них духовные силы", или положения М. М. Бахтина о бесконечном внутреннем диалоге с самим собой.
Другими словами, при близком рассмотрении отношения "адресант адресат" оказываются сложными и "размытыми". Активность каждой из трех сторон, их роли, "статус" по отношению друг к другу могут меняться. Так, например, они могут сливаться между собой для третьей стороны (для читателя писатель и общество часто выступают в одном лице). Что можно сказать, например, о хокку-"сообщении", "посланном" японским средневековым поэтом через интерпретаторов - французских символистов современному русскому читателю?
3. Во-вторых, единовременность акта коммуникации вызывает большие сомнения. Структуралисты полагают само собой разумеющимся, что у читателя в руках должен быть ключ от шифра, а "задачи стилистики сводятся к контролю за декодированием". (Риффатер М., Критерии стилистического анализа (В кн.: Новое в зарубежной стилистике. Вып. 9. М., 1980. С. 73).
Но факт очевидный, что для того чтобы читатель имел ключ, его нужно ему вручить, то есть вступить с ним в некий предварительный контакт (условно назовем его "предкоммуникативным"). Что же это за контакт? Ответ прост: это язык! Стихия языка должна "омывать" и адресанта, и адресата задолго до того, как они стали таковыми. Причем предварительный контакт должен быть успешным и закончиться неким негласным договором на "основной", литературный контакт.
Итак, хотя и существует единичный носитель акта коммуникации (книга), единовременность акта утрачивается, а сам акт, в известной степени, "размывается".
4. В-третьих, положение языка в качестве проводника сообщения пассивной ролью никак не исчерпывается. А именно пассивность и подразумевает простая формула: "закодировал - передал - декодировал". Язык не мог бы служить проводником, если бы не нес в себе нормативных элементов и системы ограничений; одновременно эти ограничения накладываются и на само сообщение, проводник "нормирует" импульс. С другой стороны, всякий импульс изменяет материал проводника, каждое произведение изменяет язык, и, в конечном счете, важны именно эти изменения.
Итак, мы видим, что проводник как бы "сливается" с сообщением, оно "протекает" через него как через решетку лингвистических норм, и, в свою очередь, решетка долго "хранит о нем память" в виде литературных шаблонов.
5. В-четвертых, об адекватности декодирования. Для структуралистической поэтики тут все просто, словно речь идет о расшифровке телеграфного сообщения. Но будь это так, чтение литературы было бы скучнейшим занятием на слете. Л забота писателя при этом сводится к тому, чтобы "направить читателя на правильное декодирование", (Риффатер М.). При этом не учитывается, что и эта "забота писателя", и само "направление читателя" потребуют, в свою очередь, особого кода, кода кодов и т. д.
Итак, попробуем разобраться с точки зрения теории информации, что же подлежит кодированию на самом деле. А. Моль пишет: "...Свойство непредсказуемости, характеризующее сообщение, и лежит в основе теории информации (Моль А., Социодинамика культуры, М., Прогресс. 1973. С. 100). Возьмем, например, образ: "Она цвела как роза". По мысли структуралистов, это, как всякий образ, - закодированное сообщение. Но подобное сообщение уже не несет для нас никакой информации, ибо "информация есть мера оригинальности". (Моль А.) Это же сообщение для нас абсолютно предсказуемо, "пусто", а поэтому декодированию не подлежит. А между тем наличие таких "банальностей", не подлежащих "зашифровке - расшифровке", в сообщении обязательно, ибо сообщение в целом никак не может состоять из "новизны", для нормального восприятия нужны и носители "привычного и понятного".
Перед тем как стать банальностью, которая для нас абсолютно понятна, этот образ был некогда (предкоммуникативная стадия) "зашифрован расшифрован", но сейчас, в данном произведении, этому процессу не подлежит.
Возьмем другой крайний случай. Любой набор случайных слов, - например: "роза, поцелуй, дыхание", - имеет свойство абсолютной непредсказуемости, а значит - максимальную плотность информации, он непонятен, зато новизны хоть отбавляй. Уж он-то подлежит дешифровке, но беда в том, что у читателя, как правило, не оказывается ключа.
И причин несовпадения - великое множество: национальные, классовые, личные, временные... Идеальным "дешифровалыциком" был бы сам писатель. Но читателю для адекватного прочтения необходимо прожить его жизнь, смотреть на мир его глазами, что, как сами понимаете, невозможно.
На самом же деле читатель видит мир писателя через узкую щель между "понятным, но банальным" и "непонятным, но новым". Именно свет авторских метафор, проникающий в эту щель, и подпадает под "кодирование декодирование", позволяет "высвечивать" в произведении новый смысл и "затенять" старый.
Итак, успешному процессу "кодирование - декодирование" подлежит на самом деле довольно узкая полоса авторских метафор и образов, являющих собой главное приобретение произведения.
6. Мы рассмотрели все составляющие литературной коммуникации: "адресант - адресат", "акт единовременный", "проводник", "кодирование декодирование" - и не нашли ни в одном определенности. Они расплывчаты, выходят за собственные рамки; то независимы, то тесно взаимодействуют; об определенном соотношении их можно говорить лишь с известной долей вероятности.
Наверное, речь может идти не о факте передачи сообщения, а о сложном динамическом процессе выработки общего смысла в результате совместной "подстройки" участвующих сторон. Причем "подстройке" по типу "обратной связи", об "резонансе" личностей. Вступая в многостороннее общение с вероятностным исходом, участвующие стороны поступают двояко: во-первых, "преследуют свою выгоду"; во-вторых, учитывают "выгоду" других сторон. В результате возникает некая социально-культурная общность, в которой произведение - лишь ядро и которая является самовозобновляемым и самонастраивающимся процессом.
Безусловно, что чаще всего той "выгодой", что преследуют стороны, является смысл, вкладываемый или извлекаемый. Однако, оказывается, что, в известной степени, он носит конвенционный и вероятностный характер. Для самонастраивающейся системы важен не сам смысл, а выработка смыслового единства, то есть истина как бы приносится в жертву интересам общения в процессе чтения.
Важно, что результатом литературной коммуникации является не прагматика извлечения смысла, а развитие языка той стихии, что хранит в себе память о всех сообщениях в прошлом и содержит все сообщения будущего.