Я старался не спугнуть зверей.
Но вот встревожилась ближайшая ко мне самочка, привстала и, подняв острую, рыжую мордочку, зашевелила усами.
Оторвали от песка головы и её соседки. Завозился огромный самец. И вдруг всё семейство, как по команде, двинулось к воде.
Зашевелились другие звери. Закачались, заныряли усатые чёрные головы. Пляж начал приходить в движение.
Резиновый шнур натянулся и рывком остановил меня. Из травы Чугунков свирепо делал знаки: назад, назад!
Мы ушли и, чтобы дать зверям время успокоиться, вернулись только через час.
Теперь Чугунков решил попробовать сам. Он сходил в домик и принёс оттуда бамбуковое удилище. Привязал к нему микрофон. Поплевал на ладонь, повертел ею в воздухе - поймал ветер. Прикинул, где лучше выходить из травы.
Я остался около магнитофона. Под локтями - трава. Перед носом петлей, с бобины на бобину, - коричневая лента. Я посмотрел - что делает Чугунков?
Он полз не поднимая головы. Когда до ближайшего зверя - это тоже была самочка - осталось шагов шесть, остановился и долго лежал. Котики, встревоженные приближением непонятного тёмного пятна, понюхали воздух, успокоились. Ветер был от них. Тогда Чугунков, не поднимаясь, подвинул палку с микрофоном к самому зверю. Я нажал клавишу, закрутились бобины...
Потом Чугунков пополз к воде. Там стайкой лежали чёрненькие. Этим он совал микрофон прямо в мордочки. Котята отворачивались, отступали. Одного заинтересовала блестящая белая штука на палке, он подковылял к ней, ткнулся носом, попробовал на зуб...
Последним записывали большого секача. Тот уже покинул свой гарем и лежал в стороне от стада.
Это было далеко от меня. Чугунков подполз к зверю со спины, положил микрофон рядом с ним. Великан не обратил на это внимания. Он, видно, молчал, потому что Чугунков вдруг привстал. Секач уставился на него. Человек и зверь некоторое время смотрели друг другу в глаза, потом кот качнулся и, тяжело перебрасывая с места на место ласты, стал отступать. Короткий рёв - одинокий, низкий, недовольный - пронёсся над берегом...
Вечером в домике мы слушали записи. Сперва шелестела, перематываясь с бобины на бобину, лента. Потом послышался плеск волн и беспокойное мычание - шумело лежбище. Затем кто-то задышал, захрюкал - сонно, лениво. Самочка! Опять молчание... Жалобно заблеяли малыши. Заскрипело - котёнок куснул микрофон...
Наконец, из шелеста волн и шуршания песка возник, перекрывая их, и заполнил весь домик могучий рёв потревоженного самца.
- Ну вот, получилось! - весело сказал Чугунков. - Не зря ползали. Вам это для чего?
- Вдруг радиопередачу сделаю...
Растопили печь. Юра поставил воду.
Я вспомнил, как мы пили вчера чай: за окошком тундра, низкое серое небо, вот-вот пойдёт дождь. А на столе у нас круглый, жёлтый, как маленькое солнце, лимон. Лежит, пахнет югом и далёким ласковым морем.
УТРО
Ночь на Командорах короткая и светлая. Не успеет солнце погрузиться в воду у северного мыса, как снова светлеет, и от далёких Алеутских островов идёт новый день.
Эти час-два голубых сумерек прекрасны. Если нет тумана и воздух прозрачен, то всю ночь дрожит над водой жёлтая цепочка огней села Никольского - единственного поселения на островах. Там кто ещё не успел лечь, кто уже встал. Вот над бухтой вспыхнул зелёный огонёк - отошёл от причала катер: рабочие-алеуты едут на лежбище. Вот огонёк исчез - катер зашёл за остров Топорков. Вот появился снова, уменьшился и пропал...
Над горизонтом выкатилось солнце. Стылая стальная вода неподвижна. В Никольском закурчавился один дымок, другой...
ЧЕЛОВЕК И КОТИК
На прощание Чугунков рассказал мне про лежбище - какое оно зимой.
Как-то остался он тут до декабря. Зима была недружная: снег то шёл, то таял. В вагончике сыро. Пляж голый. Котики уплыли. Остался только один самец. Здоровенный секач! Лежит на песке отощавший, ни жира, ни мышц. Все котики уже давно в тёплых краях, а этот - словно жалко ему уплывать! - то спустится в воду, то вылезет обратно на берег...
- Прихожу я как-то утром, - говорит Чугунков, - а его нет, уплыл. И снег в этот день такой пошёл! Всё занесло. И мороз ударил...
На следующий год Чугунков приехал на остров очень рано - только лёд сошёл. Стоит на лайде, смотрит в бинокль. Вдруг видит - чёрная голова! Плывёт какой-то зверь, отфыркивается. А это - котик. Доплыл, шумно вздохнул, вылез на берег и в самой середине пляжа самое лучшее место занял. Застолбил его! Для себя и для своей будущей семьи.
Лежит. Такой красавец, такой здоровяк! Откормился за зиму на южных харчах.
- Тут я и подумал: "Уж не ты ли это, мой друг, первым вернулся? Видно, крепко тебя назад тянуло..."
Так они вдвоём на берегу и просидели до вечера. Сидят и на море смотрят - кто приплывёт ещё?
А Р И Й К А М Е Н Ь
СНИМАТЬ СО СКАЛЫ
Я пришёл на причал узнать про теплоход. Настало время возвращаться с острова Беринга на материк.
На причале суетились матросы.
- Идёмте с нами! - крикнул старшина.
- Куда?
На катере тарахтел движок.
- Человека со скалы снимать.
Я сразу представил себе: кораблекрушение, один пассажир спасся, доплыл до скалы и теперь сидит там...
Раздумывать нечего!
Скоро я стоял, закутанный в плащ, на корме катера и смотрел, как уходит назад засыпанный углем и цементной пылью причал.
Катер описал по бухте полукруг, прибавил оборотов и побежал по свинцовой океанской воде наискосок от берега, туда, где на самом горизонте смутно чернел зубчик - скала Арий камень.
Арами алеуты называют морских птиц - кайр.
Катер шёл ходко, взбираясь с одной волны на другую. Берег, низкий, с заснеженными сопками, понемногу двигался, голубел, валился за корму.
Появились киты. Они неторопливо выдували вверх прозрачные белые фонтаны, неторопливо погружались и всплывали.
Стук мотора китам не понравился, и они ушли.
КАМЕННАЯ СТЕНА
Чёрный зубчик на горизонте поднимался, желтел и мало-помалу превратился в островок.
Когда мы подошли ближе, от него отделилась струя серого дыма. Она изогнулась, взмыла вверх и рассыпалась на тысячи белых и чёрных искр. Птичий гомон обрушился на катер. То, что я принял за струю дыма, было огромной стаей птиц.