Под их гвалт старшина повёл катер к берегу. Обрыв - метров сто. На узких каменных карнизах рядами тысячи птиц: белогрудые кайры, чёрные, как смоль, бакланы, серые чайки. Птицы сидели, прижимаясь к отвесной скале. Я сразу подумал: как это не падают в дождь и ветер с узких карнизов их яйца?
Отгрохотав цепью, ушёл в воду якорь. Новый взрыв беспокойства на скале. Несколько самых отважных чаек бросились к нам, с криком повисли над катером, загребая изо всех сил крыльями воздух.
"Людей на палубе мало, ружей нет". Чайки успокоились и унеслись прочь.
Но где же потерпевший кораблекрушение?
Два матроса спустили шлюпку, прыгнули в неё, наладили уключины. Следом прыгнул и я.
ЗЕЛЁНАЯ ПАЛАТКА
Ворочая тяжёлое весло, я посматривал через плечо на каменную стену и думал: "Как к ней подойти? Отвесная скала, у воды - острые, как собачьи зубы, раковины. Невозможно!.."
Но матросы ловко направили нос шлюпки в расщелину, он ткнулся туда, матрос выскочил на камень и отчаянно завопил:
- Конец!
Его товарищ швырнул свёрнутый в кольцо канат...
Вбив в трещину в скале обломок прихваченной с катера доски и привязав к ней шлюпку, мы отправились в путь по острову.
Сперва ползли на четвереньках, цепляясь руками за камни, потом выбрались на карниз, обогнули скалу. Карниз стал шире, появилась тропинка.
Наконец я увидел сорванный каблуком мох и отпечаток резинового сапога - след человека!
Мы вышли на другую сторону острова. Тут скала была не такая крутая, на ней - площадки, лужи, густая сочная трава.
И вдруг на одной из площадок я заметил грязное озерцо, а рядом с ним вылинявшую зелёную палатку.
От палатки к нам шла женщина. Она была в синем спортивном костюме и коротких резиновых сапогах. Копна чёрных волос развевалась по ветру.
- Долго же вы добирались! - крикнула она. - А я вас жду, жду.
Матросы кивнули ей как старой знакомой.
Женщина протянула мне руку.
- Эля Михтарьянц!
Никакого кораблекрушения.
"Вот так раз! - подумал я. - Она, как видно, жила тут и работала. Учёная".
ЖЕНЩИНА НА СКАЛЕ
Михтарьянц и верно оказалась учёным-орнитологом. На острове она прожила четыре месяца. Теперь настал срок уезжать.
Мы стали помогать ей собирать вещи.
Набежал дождь. Он посыпался из ясного неба мелкой водяной крупой и кончился так же неожиданно, как начался.
Когда постель и одежда были увязаны, Эля принялась складывать приборы и журналы с записями - их она не доверяла никому. А мы с матросами отправились бродить по острову.
С камня на камень, с камня на камень - камни мокрые, загаженные птицами, скользкие.
КАЙРЫ И БАКЛАНЫ
Вот и вершина острова, самая макушка скалы:
Здесь на крошечной, с ладонь шириной, площадке сидела кайра. Увидев меня, она по-змеиному зашипела, нехотя снялась и, распластав крылья, уплыла вниз, где лучилась и сверкала солнечными искрами вода.
На площадке осталось яйцо - зелёное в коричневую крапинку, один конец тупой, другой острый. Я положил его на наклонный камень, яйцо не покатилось, а покачалось, повернулось тупым концом вниз и замерло.
Яйцо-неваляшка, яйцо - ванька-встанька! Так вот почему не падают вниз с обрыва ни в дождь, ни в ветер арьи яйца!
Постояв на вершине, я начал спуск. С камня на камень, как по лестнице.
Справа и слева из-под камней, поблёскивая белыми грудками, шипят кайры. Тоже сторожат яйца.
Лез, лез, снова попал на край обрыва. Снова под ногами море. Сбоку на фоне воды - две чёрные змеи. Поднялись на хвосты, вертятся, раскачиваются, пугают.
Никакие это не змеи. Два баклана устроили на выступе скалы себе дом. Сидят бок о бок, оба, как сажа, чёрные, вокруг глаз - оранжевые ободки. Ворчат, успокаивают друг друга: "Не посмеет тронуть, не посмеет, уйдёт!"
И верно - уйду. Можете не волноваться!
Я отполз в сторону, и тотчас один из бакланов метнулся вниз. Словно чёрная стрела полетела с обрыва, вонзилась в воздух, прочертила прямую линию.
Развернулись крылья - баклан уже на воде. Качается чёрной лодочкой сейчас начнёт ловить рыбу.
А подруга его осталась на камне. Косит на меня оранжевым глазом. Если присмотреться, под ней между лапами - яйцо.
"Когда ты уйдёшь?"
Ушёл я, ушёл. Дальше пополз. Вниз.
Скатился со скалы, а там - Михтарьянц.
- Идёмте, - говорит, - я вам сейчас топориков покажу.
ТОПОРИКИ
Здесь, внизу, где каменные уступы пошире, травы побольше, и гнездятся топорики.
Сели мы с Элей в траву, стали наблюдать.
Ара - взрослому человеку по колено. Топорик меньше раза в два. Сам бурый, на голове - два лимонных хохолка. Нос красный, лопаточкой. Лапки тоже красные.
Гнёзд топорик не вьёт, на карнизах, как бакланы, не сидит - роет норы. Вот один старается: тюк, тюк! - красной лопаточкой. Носом долбит землю, лапками из-под себя выбрасывает.
Взлетает топорик так: часто-часто замашет короткими крыльями, толкнётся - и пошёл. Пока набирает скорость, лапки опущены, пальцы перепончатые растопырены, точь-в-точь самолёт на взлёте. Но вот набрана скорость - можно убирать шасси, - и топорик лапки подобрал, к пузечку прижал, стрижёт воздух крыльями. Только свист идёт!
И садится топорик, как самолёт. Подлетел, выпустил лапки, затормозил крыльями - фррр! - и приземлился около своего дома.
Мы с Михтарьянц идём, стараясь не шуметь, мимо россыпи валунов, мимо нор, пробитых в зелёной траве. Смотрят на нас умные птицы, поворачивают вслед пёстрые хохлатые головы.
- Наш северный попугай! - сказала про топорика Эля.
У неё для всякой птицы здесь - прозвище, про всякую - сто историй. Недаром она на острове то одна, то с товарищами уже второе лето.
"ОНИ БЕССТРАШНЫЕ!"
Родилась Эля далеко от Командорских островов - в Армении.
Раскалённые красные камни, синие горы, маленькое селение посреди сухой безводной долины. Воду девочка видела всегда помалу: в ладошках когда умывалась, в кружке - когда пила, на дне колодца - когда отец открывал крышку, чтобы опустить ведро.
Выросла, окончила институт, попала во Владивосток. А тут - море! Вода до самого горизонта. Поражённая, решила: тут и останусь.
Как все горянки, была она молчалива и не боялась одиночества. Поэтому, когда ей предложили поехать на остров изучать птиц, сказала: