Леонид все крепче прижимал девушку к себе, и она, не противясь, тепло льнула к его плечу.
— Ляля! — Леонид вдруг остановился и резко повернулся к девушке. Он видел ее блестящие расширенные глаза, полураскрытые губы, чувствовал ее горячее дыхание. — Ляля! — Он все ближе наклонялся, тянулся, задыхаясь, к ее губам.
— Леня! — с ужасом прошептала девушка, отталкиваясь от него обеими руками. — Что ты, Леня? Нельзя…
Его рука вдруг обмякла, бессильно опустилась, будто из нее выпустили кровь.
— Почему?
Девушка помолчала, потом тихо ответила:
— У меня… есть.
— Кто он такой? — спросил Леня с глухим вызовом. — Где он?
— Он… в армии.
Леонид почувствовал острый стыд за свой поступок.
— Тогда… тогда прости, Ляля.
— Хорошо, забудем… Не говори об этом.
Леонид не говорил. В другом случае он боролся бы до последнего за свою любовь, он обещал бы девушке всего себя, все, что у него есть и чего нет, и в этом стремлении его не остановили бы никакие преграды. Но сейчас он чувствовал себя совершенно обезоруженным — «в армии»… Леонид не спросил о его звании и человеческих достоинствах, не высказал предположения, что тот, неизвестный, быть может, давно уже погиб где-нибудь на Дону или под Смоленском. Леонид не сказал об этом девушке, хотя и подумал об этом. Стоял, будто вдруг отделенный от нее высокой стеклянной стеной, быть может, впервые в жизни обезоруженный без борьбы. Бороться за свое чувство он уже не мог, ибо понимал, что боролся бы не с девушкой, а с тем неизвестным «в армии». На это он не мог пойти, против этого восставала вся его совесть. Какой он, тот? Кто он?.. Не это являлось сейчас главным для Леонида. Главным было то, что «тот» находился там, в армии, то есть был солдат, друг по оружию.
— Извини, Ляля, — сказал Леонид совсем глухо.
Они молча попрощались и разошлись.
Дома Ляля быстро разделась и, спросив у матери разрешения, юркнула к ней под одеяло.
— Я чуточку погреюсь возле тебя, ма. — Ляля подогнула колени.
— Холодная как ледяшка, — обнимала ее мать. — И тело у тебя такое твердое…
Девушка уткнулась матери в плечо.
— Мама, погладь меня.
— Когда ты отвыкнешь от этого? — ласково ворковала мать. — Как тебе не стыдно? Ведь уже не маленькая.
— Ну что мне делать, ма, если я так люблю твои руки. Так люблю, чтобы они прикасались ко мне! Я ведь мамина дочь, мамина!.. И от этого никогда не отвыкну, так и знай!
— Даже и тогда, когда будешь… не одна?
Девушка молча размеренно дышала, прижавшись к груди матери.
— Почему же ты молчишь, малышка?
Ляля еще плотнее прижалась горячей щекой к маме.
— Возможно, я всегда буду одна…
— То есть как? — испугалась мать.
— А кто скажет, как сложится судьба?
Константин Григорьевич похрапывал у стены. С трудом, как нездоровое сердце, стучали в темноте часы: то замедляли ход, то вдруг начинали спешить, будто желая наверстать упущенное.
— Ты не сердись, Ляля, но я давно хотела спросить тебя… К нам столько людей ходит… Ты с кем-нибудь дружишь?
Ляля шевельнулась под боком, как мышь.
— Со всеми дружу.
— Как это со всеми? — переспросила удивленная мать, и они обе тихо, как заговорщицы, засмеялись, боясь разбудить Константина Григорьевича. — Ты не хитри, маленькая… Я знаю, конечно, что ты дружишь со всеми, даже с этим нахмуренным Сапигою. Но я имею в виду одного… Не Леня ли это?
— Мама! — обиженно отпрянула девушка от матери. — Как ты можешь такое подумать? Как ты можешь?
Голос Ляли дрожал. Казалось, она готова была заплакать.
— Не сердись на меня. — Мать горячо поцеловала ее куда-то в подбородок. — Почему это тебя так обидело? Леня неплохой парень. Что он яко наг, яко благ — не имеет значения: на это теперь никто не обращает внимания, такое уж время… Вернутся наши — опять будет иметь все, что имел. Важно то, что он надежный парень, — повторила мама.
Ляля знала, что и матери, и даже требовательной тете Варе сибиряк нравился.
— Я не говорю, что он плохой… Но, пожалуйста, не ставь так вопрос, ма. Разве ты забыла, что у меня есть Марко? Как можно об этом забыть? Ай, какая же ты, право!
Мать почувствовала себя неловко, однако не хотела сразу признаться:
— Да Марко… Где-то он сейчас?
— Ты сама ведь своего усатого Костю ждала пять лет!
— Я поклялась, — прошептала мать с гордостью.
— И я поклялась! — ответила Ляля.
— Как же ты поклялась? — с чисто женским любопытством спросила мать, наклоняясь к Ляле. — Как, маленькая, скажи?