— Ты короче, — прервал сестру Сережка. — Ты о знамени говори.
— Вот они напились и пошли степью. Идут себе, не оглядываются, а глухие ж, бедняги, оба и не слышат, что за спиной у них по большаку уже мотоциклы др-р! др-р! др-р!
— Ну?
— Ну, догнали — и на месте обоих… бах-бах. А Марийка все видела с фермы и, как только немцы поехали дальше, помчалась к командирам. Осмотрела их, думала, что живые, — нет, не живые. И видит: на спине одного из-под гимнастерки, посеченной пулями, как будто кисточка золотая. А это у него в сорочке знамя было зашито! Распорола Марийка сорочку и вынула знамя. А оно насквозь пропиталось кровью, еще теплое и тоже пробито пулями. На нем портрет Ленина вышит и написано: танковый полк!..
Сережка вздрогнул:
— Где оно?
— Не знаю… Не перебивай!.. Она где-то его спрятала, и никто не знает… А командиров Марийка и девчата-доярки похоронили вечером. Обмыли лица водой, перевязали рушниками и там же похоронили.
— Позови ее! — сказал Сережка.
Люба постучала в стену.
— Только ты с нею не очень, — предупредила девушка. — Потому что она и обругать может, дорого не возьмет! У нее и отец, — он теперь ходит стеклить по селам, — всех ругает!.. Каждому в глаза высказывает, кто чего заслужил!..
Через минуту на пороге появилась девушка лет пятнадцати, с косами веночком, бойкая, подвижная, с острым носиком в золотистых капельках веснушек. «Словно в солнечных брызгах!» — подумал Сережка. Под ее ситцевым платьицем едва наметились молоденькие груди.
— Знакомься, Марийка, — обратилась к ней Люба, указывая на Сережку, который стоял босиком у стола, — братишка мой, Сережа. Поэт!
Босым парень чувствовал себя неловко. Сережа думал, что Марийка моложе и в ее присутствии он не будет стесняться. Она же, стрельнув на него острыми глазенками, ловко и чересчур крепко для девушки встряхнула его руку.
— Вот он принес, — сказала Люба, с гордостью подавая подруге измятую листовку, которую Сережка перед тем достал из сапога. — Читай!
Марийка читала, медленно расцветая.
— Ой, сколько ж тут освобождено! — наивно промолвила она и глянула на Сережку. — Да какие все названия хорошие!
— Если б там еще Полтава! — Люба всплеснула ладошками.
— Это то, что удалось раздобыть, — с достоинством произнес Сережка. — У меня не одна такая листовка. Я привез их… людям. Разумеется, нашим людям, — подчеркнул он, глядя на Марийку. — Как вы думаете, удастся их здесь распространить?
— Такое спрашиваете! — дернула она плечами. — А почему же нет?
— А кто тут у вас из наших… из самых надежных людей?
Марийка на миг задумалась.
— Дядько Михайло, — начала она медленно, с твердым ударением перечислять. — Оникий Петрович, Винько-водовоз, дед Кишка, бригада столяров, девчата Козловских, кладовщик Левко, дед Герасим, Галя Остаповская, тетка Приська, тетка Устя и тот профессор, что к боровам приставлен, скотник, бабка Чайчиха, бабка Миниха, старший конюх, и второй конюх, и третий конюх, и Шура-воспитательница, и все харьковские, что в общежитии, все пленные…
— У меня не хватит, — засмеялся Сережка. — У меня листовок немного.
— Жаль, — серьезно посмотрела на него Марийка. — Жаль. А еще и в колхоз «Красный маяк» нужно, и в «Волну коммунизма», и в «Колос».
— Туда я не поеду, — сказал Сережка. — На этот раз не поеду.
— Вас никто и не просит. — Девушка взглянула на него чуточку свысока. — Думаете, нам это впервые? Нам не то что афишки, нам харьковские даже целые газеты приносили. Как только принесут, так тато ящик со стеклом под руку — и пошел на села. Там у нас всюду то родичи, то знакомые.
— Теперь родичей стало больше, чем было раньше! — засмеялась Люба, тряхнув черными кудряшками.
— Горе людей роднит, — ответила Марийка как взрослая. — Давайте мне все листовки, а я уж доведу до ума. Сегодня и доведу.
— Как именно? — поинтересовался Сережка.
— Половину сейчас раздам, в общежитие сбегаю к Лиде Кузнецовой, а половину завтра тато на село понесут.
— Мы вдвоем по совхозу пойдем! — подпрыгнула Люба. — Марийка, ты согласна?
— Как хочешь… Где они?
Люба взглянула в Сережкин сапог:
— Нету!
— Сейчас принесу. Я их в дом не беру, держу во дворе, и вы так делайте: мороз закаляет.
Девчата засмеялись.
Накинув на босу ногу тетины калоши, Сережка вышел в сенцы и через минуту возвратился с бамбуковыми лыжными палками.