Густые сумерки легли на землю, на темный, огороженный проволокой двор с конюшней в противоположном конце. Только над конюшней высокое небо еще оставалось светлым, почти белым, освещенным последней умирающей краской заката, который угасал где-то справа, невидимый из окна. Ляля, освещенная этим небом, стояла совсем бледная и, кажется, не замечала в этот миг ни двора, ни неба, ни самого Веселовского.
— Ляля, почему вы такая? — спросил врач.
Девушка повернулась к нему, страдальчески подняв брови, будто узнавая его.
— Что случилось?
— Случилось, — тяжело сказала она. — Случилось, Лука Дмитриевич.
Врач сдвинул на лоб очки с единственным надтреснутым стеклышком, расправил широкие плечи.
— Что именно?
— Погиб отряд товарища Куприяна.
— Что-о-о-о?
— За Ворсклой… погиб.
— Весь отряд?
— Надо думать, что так.
— Не может этого быть, — заходил врач по комнате. — Это невозможно!
— Что невозможно?
— Что весь отряд. Кто-то же остался.
— Остались… мы с вами, — сказала Ляля.
— Я же говорю, что остались… Невозможно, чтоб его не было. Надо создавать самим!
— Ради этого я и пришла, Лука Дмитриевич. Есть постановление нашей организации: оставить Полтаву, уйти в леса.
Врач остановился посреди комнаты.
— Наконец, — облегченно вздохнул он. — Наконец из этой ямы! — и ударил ногой по своему топчану. — Как мы тут не задохнулись…
— Первым выйдете вы, ваша группа. Сможете?
— Когда?
— Хоть завтра.
Врач с минуту помолчал.
— А ножницы для проволоки?..
— Ножницы и махорку вам передаст завтра утром санитарка Паша.
Веселовский подумал.
— Явор сможет?
— Завтра ночью мы и выйдем.
— Явор еще в гипсе. Но я сниму ему гипс. Я, собственно, нарочно держал его в гипсе, чтобы не перевели в концлагерь.
— Кучеренко сможет?
— У Кучеренко еще раны гноятся. Но сможет.
— Жарков?
— Сможет.
— Обгаидзе?
— Сможет.
— Иванкин?
— Сможет.
— Вы? — улыбнулась Ляля.
— О, этот сможет, — повторил Лука Дмитриевич, и глаза его утонули в морщинах — так широко и добродушно расцвел он в ответ Ляле.
— Вы уже выбрали место, где должны пробираться?
— Об этом не беспокойтесь, Ляля. Мы старые стреляные воробьи. Я изучил каждую колючку на этой ограде. Вон там, посмотрите, возле конюшни, есть желобок, видите?..
— Не вижу.
— Как же так? Я близорукий и то вижу. Желобок под оградой. Если перерезать самую нижнюю проволоку, то можно выползти, даже не подкапывая землю. До войны, правда, я не пролез бы там, брюшко было солидное, а теперь пролезу.
— Как охрана? Кто стоит завтра ночью?
— Карл и Франц.
— Какие они на посту?
— Карл ничего. Все время мурлычет про Лили Марлен. А Франц более внимательный. Его всегда ставят на входе. Главное — Карл…
— Надеетесь, что Карл не заметит?
— Надеюсь.
— А если заметит?
Врач зажал в руке бороду, задумался.
— Если заметит, то, конечно, без предупреждения всех… прикончит на месте.
Оба помолчали.
— На всякий случай, — сказал Ляля, — мы выставим своих. Они всю ночь будут следить за охраной… Так что вы не волнуйтесь.
— Не буду, — согласился Веселовский. — Я привык надеяться на лучшее. Только бы не случилось это под проволокой. Если погибать, то хоть по ту сторону проволоки, на свободе.
— Нет, пусть лучше этого не случится, Лука Дмитриевич. Пусть все пройдет счастливо.
— Будем надеяться. А дальше?
— Потом выйдете прямо к Шведской могиле, Сапига и Пузанов будут ждать вас. Там все уточните окончательно и заберете оружие. Правда, на всех не хватит, но все, что есть, вы возьмете.
— Дай нам до леса добраться, Ляля, — горячо прошептал Веселовский. — Добудем и на всех. Соединимся с другими отрядами, пойдем рейдом по всей Украине!
Лука Дмитриевич молодым движением сбросил очки как что-то ненужное, и, подняв голову, прищурившись, задержал взгляд на разбитом оконном стекле.
— Весна, — сказал он.
Сквозь разбитое окно тянуло свежестью, веяло на врача запахом весенних лесов, словно затянутых лиловой дымкой, если смотреть издали, а с близкого расстояния — радующих глаза каждой набухшей почкой. Неужели и впрямь через сутки или двое закончится это прозябание в четырех заплесневевших стенах и начнется настоящая жизнь, достойная человека?
— Здесь мы уже больше не встретимся с вами… товарищ Веселовский. До встречи — там. На просторе!