И редкий из критиков, писавших о трилогии Сенкевича, не выделял из числа ее героев великолепного пана Заглобу, не восхищался этим созданием писателя, не причислял его образ — по живости, пластичности, завершенности — к литературным шедеврам. Многие отыскивали ему родственников в творениях таких гигантов литературы, как Рабле, Шекспир и Сервантес, указывали па фольклорное происхождение этого героя, по крайней мере в отдельных чертах (трусоватый, по хвастливый солдат, удачливый не по заслугам вояка из сказок и древних драматических действ). И это было тоже формой признания и восхищения. Образ Заглобы присутствует во всех частях трилогии, меняясь и обогащаясь новыми гранями. Гуляка, балагур, неутомимый выдумщик, появившийся в первых главах «Огнем и мечом», он затем оказывается спасителем княжны Елены, другом лучших бойцов польского войска, сам начинает совершать подвиги, приобретает славу военными хитростями. В дальнейшем он один из главарей п любимцев шляхты, ее предводитель на войне и при выборах короля, смутьян и крикун, сотрапезник и остроумный собеседник магнатов, нужный им человек. Шляхетская старина — со странностями и парадоксами, реальностями и мифами — в нем воплотилась и обрела литературное бессмертие.
Прус делил персонажей Сенкевича на нереальных и реальных. Об одном из последних он писал так: «Вот Редзян, слуга Скшетуского, болтливый, упорный в ненависти, гордый шляхетством, хлопотливый, как муравей, везде, где можно и где нельзя, собирающий деньгу. Он верен, он оказывает Скшетускому огромные услуги, но никогда — бескорыстно, всегда умеет что-нибудь выпросить. А как хитер этот негодник, хоть и молод, как он лжет не из любви к искусству, а ради выгоды — какой из него получится со временем сутяга и денежный мешок!»
Коллективный портрет шляхты, который складывается из таких персонажей, как Редзян, из действующих лиц, которые появляются ненадолго, из героев, сошедших со страниц использованных документов, начертан, если к нему приглядеться повнимательнее, не одними светлыми красками.
Справедливость требует отметить и то, что в грандиозном полотне, которое создал Сенкевич, все-таки нашлось место, хоть и скромное, для людей из народа. «Огнем и мечом» изобилует выпадами против «черни буйной», а все же в одном из эпизодов о задушевных народных чаяниях говорит старый крестьянин: «А мы вот полагаем, что на панов черная година пришла. И не будет... ни панов, ни князей, одни казаки, вольные люди будут...» Богун, лихой казак, соперник Скшетуского, изображен и ярче, и живое, и поэтичнее, чем польский гусар. Он способен — со своей беззаветной храбростью, романтической несчастной любовью — привлечь не меньшее сочувствие читателя. Даже рисуя фигуру Хмельницкого в основном черными красками, Сенкевич на некоторых страницах все-таки (словно одергивая себя) дает понять, что речь идет о неординарном человеке, о крупномасштабной личности, называя предводителя народной войны не только «змием», но и «орлом», не только «лисом», но и «львом».
В «Потопе» простые люди предстают как сила, спасающая отечество. «Именно шляхта и магнаты,— пишет Сенкевич,— становилась на сторону шведов, а простой народ только о том и думал, как бы дать отпор врагу...» В одном из батальных эпизодов героем становится крестьянский паренек, который взял в бою шведское знамя. Горцы приходят на помощь возвращающемуся на польские земли королю. Многократно говорится о крестьянах, которые — несмотря на жестокие кары со стороны оккупантов — истребляют шведских солдат. Матерь божья, по Сенкевичу, вразумила поляков, оборона Ясногорской обители поддержала их дух. Но заметим: перед рассказом о событиях, связанных с Ченстоховой, много говорится о грабеже и насилиях, творимых иноземным войском и вызывающих отпор со стороны масс,— и это верность реальным историческим фактам. Стихия народного гнева оказывается сильнее «потопа» иноземного нашествия и смывает его с лица польской земли. Признает писатель и правоту историков, связывавших слабость старой Польши с угнетением народа шляхтой. Король Ян Казимир в «Потопе» торжественно заявляет: «С великим сокрушением в сердце моем сознаю, что по справедливости более прочих карает меня господь, вот уже семь лет насылая всякие бедствия на королевство мое за то, что стонет в ярме убогий пахарь...» И Сенкевич, и читатель знают, что эти слова остались только словами.